Александр Золототрубов - Зарево над Волгой

— Начштаба! — окликнул Екременко генерала Захарова. — Срочно направьте бойцов с противотанковыми ружьями занять оборону на рубеже Сухая Мечетка. Надо остановить врага любой ценой! А я прикину, какие еще соединения можно послать севернее города, чтобы укрепить нашу оборону. Где мой заместитель генерал Голиков? Пошлите его ко мне!

Голиков прибыл быстро.

— Слушаю вас, Андрей Иванович! — произнес он.

Оба подошли к карте, разложенной на столе командующего.

— Филипп Иванович, ты просил дать тебе горячее дело, — улыбнулся Андрей Иванович. — Оно появилось… Видишь, вот северная сторона Сталинграда?

— Ну? — Глаза Голикова стали шарить по карте.

— Там нашим бойцам сейчас горячо — прут немецкие танки 6-й армии генерала Паулюса. Срочно отправляйтесь туда и сделайте все, чтобы остановить продвижение машин. Если что — звоните мне.

— Задача ясна, Андрей Иванович. — И генерал шагнул к двери.

Генерал Захаров, как опытный штабной работник, вмиг понял замысел командующего и сразу же принялся выполнять его распоряжение…

Завязался ожесточенный бой. На поле уже горело больше десятка немецких танков. Атака врага захлебнулась. Тут, как потом объяснил Еременко генералу Захарову, сыграли свою роль истребительные батальоны, которые начальник штаба сразу же отправил на огневой рубеж. В ход пошли не только зенитные орудия, которые били по танкам прямой наводкой, но и бутылки с горючей смесью: их научились метко бросать бойцы — истребители танков. «День 23 августа был для сталинградцев беспредельно тяжелым, — писал позднее Еременко. — Но вместе с тем он показал врагу, что стойкость и героизм наших людей, их выдержка и беспримерное мужество, воля к борьбе и вера в победу не могут быть поколеблены ничем».

Едва кончился вражеский налет, к генералу Еременко на КП прибыл начальник разведки фронта и сообщил, что взят в плен немецкий летчик.

— Он выбросился с парашютом со сбитого «юнкерса», — уточнил генерал.

— И чего ты хочешь, наш главный разведчик? — улыбнулся Еременко, хотя глаза его оставались настороженными.

— Он из родовой касты немцев, может, допросите его? — предложил генерал.

— Если выбросился с парашютом, стало быть, хочет жить, — усмехнулся командующий. — Давай его сюда!..

«Вводят немецкого летчика, довольно молодого, с холеным надменным лицом, — отмечал Андрей Иванович. — Приказываю переводчику спросить воинское звание и фамилию пленного. Раздаются громкие, лающие звуки: «Лейтенант имперских военно-воздушных сил барон такой-то».

— Спросите, что он имеет сказать командующему фронтом, — снова говорю я переводчику.

Снова звучит резкий голос военнопленного. Заявив о том, что он служит в подразделении, которым командует внук канцлера германской империи князя Отто фон Бисмарка, вражеский летчик просит сохранить ему жизнь.

Отвечаю, что, по-видимому, лейтенант привык принимать геббельсовское вранье о зверствах Красной армии за чистую монету.

— Скоро вы убедитесь, что многое из ваших прежних представлений является не более чем юношеским заблуждением. Ваша жизнь будет сохранена, как и жизнь всех германских военнопленных, потому что Советский Союз придерживается общепринятых законов ведения войны. Кстати, вы убедитесь, куда приведет Германию война за неправое дело. Почему вы жгли Сталинград? — спросил я в упор, с ненавистью глядя на этого молокососа. Ведь это он и ему подобные в течение сегодняшнего дня превратили город в руины Он побледнел, как-то сжался и растерянно произнес: «Таков был приказ фюрера. Если бы русские сдали Сталинград, город был бы сохранен, а теперь он исчезнет с географической карты».

— Поживем — увидим, — ответил на это Никита Сергеевич.

О планах фашистов на будущее этот недоросль ничего не знал.

Приказал отправить пленного в тыл. Предположив, что его поведут на расстрел, барон вдруг мертвенно побледнел и, круто повернувшись ко мне, со слезами на глазах вновь попросил пощадить его.

Небезынтересно отметить, что перед концом Сталинградского сражения в сбитом вражеском самолете был обнаружен дневник графа фон Эйнзиделя, командира нашего военнопленного, внука «железного» канцлера. Последняя страница его дневника заканчивалась следующими словами: «Тысячу раз был прав мой великий дед, говоривший, что Германии никогда не следует ввязываться в войну с Россией».

Комментарии, как говорится, излишни!

Поздно вечером на КП прибыли заместитель Председателя СНК СССР нарком танковой промышленности Малышев и секретарь Сталинградского обкома ВКП(б) Чуянов. У генерала Еременко уже находились представитель Ставки генерал-полковник Василевский и член Военного совета фронтов Хрущев. Командующий встретил Малышева вопросом, нет ли на тракторном заводе еще хотя бы с полсотни танков Т-34.

— Могу вам доложить, Вячеслав Александрович, что немцы вплотную подошли к северной окраине города. — Еременко говорил неторопливо, но твердо. А Малышев, склонив голову чуть набок, молча слушал его. — Теперь они могут из орудий вести обстрел тракторного завода. Я уже не говорю о том, что враг перерезал две железнодорожные линии, по которым шли эшелоны с войсками и боевой техникой.

То, о чем сказал командующий, словно бы предупреждая наркома об опасности, нисколько не смутило Малышева. На его полном, слегка загорелом лице даже появилась улыбка. Он заявил, что через два-три дня Андрей Иванович может получить на заводе еще два десятка машин, их ремонт заканчивается. Но если немцы станут сильно бомбить или обстреливать завод, то вряд ли удастся помочь с танками.

— Кстати, Андрей Иванович, немало рабочих ушло в истребительные батальоны, — напомнил Малышев генералу Еременко. — Их вооружили противотанковыми ружьями и бутылками с зажигательной смесью, и, как мне сказал директор завода, они уже участвовали в боях на северной стороне Сталинграда.

— Это мы их вооружили, — вмешался в разговор Чуянов. Он перевел взгляд на представителя Ставки Василевского. — Я бы хотел поставить вопрос об эвакуации важного промышленного оборудования заводов и фабрик города за Волгу, а те, что не успеем увезти, подорвать.

— Дело это нехитрое: заложил взрывчатку и поджигай бикфордов шнур, — подал реплику Хрущев. — Не рано ли делать это?

Все ждали, что скажет начальник Генштаба. Василевский, однако, был краток:

— Вопрос государственного значения, и его следует согласовать со Ставкой.

— Ну а ваше-то мнение каково? — не унимался Чуянов.

— Я бы на этот счет не торопился, — подчеркнул Александр Михайлович. — Боюсь, что это вызовет панику в городе, особенно среди населения.

— Тогда надо звонить товарищу Сталину, — настаивал Чуянов. — Я ведь забочусь о городе, его людях, а не о собственной персоне, — с обидой в голосе добавил он.