Александр Золототрубов - Зарево над Волгой

— Решено назначить вас командующим 62-й армией, — произнес он. — Как вы, товарищ Чуйков, понимаете свою задачу?

«Я не ожидал, что мне придется отвечать на такой вопрос, — позднее отмечал Чуйков, — но и раздумывать долго не приходилось: все было ясно, понятно сало собой. И тут же ответил:

— Город мы отдать врагу не можем, он нам, всему советскому народу, очень дорог; сдача его подорвала бы моральный дух народа. Будут приняты все меры, чтобы город не сдать. Сейчас ничего еще не прошу, но, изучив обстановку в городе, я обращусь к Военному совету с просьбой о помощи и прошу тогда помочь мне. Я приму все меры к удержанию города и клянусь, оттуда не уйду. Мы отстоим город или там все погибнем.

Командующий и член Военного совета сказали, что задачу я понимаю правильно. Мы распрощались. Хотелось поскорее остаться одному, чтобы подумать, не переоценил ли себя, свои силы, чтобы со всей остротой почувствовать тяжесть ответственности, которая на меня возлагалась. Задача была трудная, так как противник был уже на окраинах города».

Самоходная баржа, похожая на огромный утюг, подошла к причалу и ошвартовалась. К ней со всех сторон устремились люди. Капитан Бурлак шагнул на деревянный трап, спущенный с баржи, но его остановил комендант переправы капитан-артиллерист.

— Вы куда, товарищ капитан? — сурово спросил он.

— На левый берег, в штаб танковой бригады, а через час-полтора мне надо вернуться в город. Вот мои документы…

— Вас понял. — Комендант вернул документы. — Подниметесь на баржу после того, как на нее посадят всех раненых. Их нужно доставить в госпиталь. А пока отойдите в сторонку, санитары уже несут раненых.

«Как бы не опоздать на тракторный завод, — забеспокоился Бурлак. — Уйдет директор, а без него мне не Дадут даже простую гайку, не то что танк».

Прошел месяц с тех пор, как Бурлак прибыл на Сталинградский фронт. Его определили в танковую бригаду полковника Румянцева. Этот сибиряк, бывалый танкист, хорошо проявил себя в боях с белофиннами. Теперь его бригаду бросили под Сталинград, и сражается она выше всяких похвал, хотя и несет потери. Бурлак был доволен тем, что экипажи его танкового батальона хорошо воюют с врагом. На их счету 27 немецких танков, потери танкового батальона — 7 машин.

Последний бой тяжело дался капитану Бурлаку. Сражение проходило в пересеченной неглубокими оврагами местности у берега Волги, в его командирский танк угодил снаряд и разорвал гусеницу. Танк завертелся, как подстреленная птица, затем совсем замер, представляя собой отличную мишень для фашистов. В шлемофоне он услышал тревожный голос командира бригады:

— Бурлак, чего стоишь? Справа на тебя идет в атаку немец — разворачивай башню и бей по нему в упор! Ты слышишь? Как понял, прием!

— Товарищ первый, моя машина повреждена, она лишилась хода, но буду отбиваться! — произнес Иван Лукич в микрофон.

Наводчик мигом развернул башню и первым же снарядом поджег вражеский танк. Шедший за ним второй танк повернул обратно. Воспользовавшись паузой в бою, Иван Лукич пересел в другой танк и продолжал преследовать врага. У крутого обрыва он нагнал вражескую машину и с ходу ударил по ней двумя снарядами. Танк вспыхнул, повалил черный, как деготь, дым. Из танка стали выскакивать на землю немцы. Очередной выстрел из орудия поразил всех четырех членов экипажа.

«Кажется, я вышел из сложной ситуации, а мог бы погибнуть», — подумал Бурлак. Эта мысль даже сейчас ожгла его.

Между тем погрузили всех раненых, и врач сказал коменданту переправы, что можно отдать швартовы [7] Швартов — трос или цепь для привязывания судна к причальным приспособлениям; отдать швартовы — отвязать судно от причала. . Капитан окликнул Бурлака:

— Танкист, садись, а то баржа уходит!

Бурлак расположился на корме неподалеку от носилок, на которых лежали раненые. Едва самоходная баржа отчалила и взяла курс на противоположный берег, как немцы открыли по ней минометный огонь. Мины рвались неподалеку, поднимая кверху белые столбы воды. В душе Ивана Лукича шевельнулось тревожное чувство, от которого холодок пробежал по спине: вдруг мина угодит в баржу, она может затонуть, и вместе с ней пойдут на дно Волги раненые бойцы? У себя за спиной он услышал чей-то негромкий с хрипотцой голос:

— Отец, дай закурить!

Бурлак обернулся. На носилках лежал совсем молодой парень с перебитой ногой. Ему было очень больно — это Иван Лукич понял по его пожелтевшему лицу. Санитары перевязали ему рану еще на берегу, но сквозь марлю сочилась кровь, и боец от боли то и дело кусал запекшиеся губы.

— Где тебя так шарахнуло, сынок? — спросил Бурлак.

Он достал из кармана табак в мешочке, быстро свернул цигарку, поджег ее и, потянув два-три раза, дал раненому.

— Кури, сынок, не спеша, не то можешь задохнуться, — предупредил его Иван Лукич.

Боец с жадностью начал глотать дым, у него даже лицо посветлело.

— Табачок твой как огонь крепкий, достает до самой печенки, — тихо промолвил раненый.

К нему подошла медсестра — высокая, стройная, Как березка, девушка с голубыми глазами. Красноармейская форма на ней сидела ладно и была совсем новой. «Наверное, недавно стала медсестрой», — подумал Иван Лукич.

— Это что еще такое? — строго спросила она раненого, взяла из его рук горящий окурок, загасила и бросила за борт. — Вам курить никак нельзя! — Она поправила на его ноге бинт, затем выпрямилась и сердито взглянула на Бурлака: — Это вы дали ему закурить?

Иван Лукич посмотрел на девушку и увидел в ее маленьких розовых ушах вату. Он улыбнулся, не спуская с девушки пытливого взгляда.

— Боитесь, что от взрывов снарядов у вас лопнут барабанные перепонки? — спросил он.

— Не угадали, капитан, — серьезно возразила медсестра. — Я просто не могу слышать, как тяжело стонут раненые. Еще не привыкла, — поправилась она, глядя на Бурлака широко распахнутыми глазами. — Так курить раненому дали вы? — вновь спросила она.

— Я, — безучастно ответил Иван Лукич. — А что в этом страшного?

Медсестра объяснила ему, что раненого надо поскорее доставить в госпиталь и положить на операционный стол, иначе у него может возникнуть гангрена и тогда придется ампутировать ногу. А перед операцией курить раненому никак нельзя.

— Ну коли так, больше курить ему не дам, — заверил ее Бурлак.

Раненый громко застонал.

— Воды мне, сестрица, — попросил он ссохшимися губами.

Медсестра сняла со своего пояса флягу и протянула ее Ивану Лукичу:

— Принесите, пожалуйста, воды, я не могу оставить раненого.

— Вы разве с ранеными одна? — спросил Бурлак, беря из ее рук флягу.

— Нас пятеро, и у каждой раненые на носилках.