Евгений Анташкевич - Нашествие

И очень не нравились полковнику Асакусе широкие ноздри переводчика, а на самом деле руководителя харбинской жандармерии Номуры. У того была своя связь с Токио.

В пятницу, 25 февраля, Асакуса рано утром поехал на конспиративную квартиру прямо из дома.

Прислуга доложила, что «гость» прогуливается во дворе уже двадцать минут.

«Ну что ж! Десять минут у него ещё есть!»

Юшков зашёл в гостиную без пальто и шапки, но в валенках, мокрых от снега и липших к натёртому воском паркетному полу. Его бледные щёки горели пунцовым.

«Как всё-таки русские приспособлены к морозу. Прямо их стихия!» – невольно подумал Асакуса и молча пригласил его сесть к столу.

– Как вы освоились здесь?

– Хорошо, – ответил Юшков, – только очень светло, режет глаза.

– Перейдём в кабинет?

– Нет, спасибо, зато здесь как летом!

Только сейчас Асакуса заметил на ломберном столике ворох газет, харбинских и советских.

– Осваиваете?

– Слишком много. Ещё не переварил. А какой сейчас месяц, а то я вашего охранника спрашиваю, а он всё «Не положено!» да «Не положено». – Юшков привстал в кресле и кивнул на ломберный столик: – Разрешите?

– Конечно!

Он подошёл к столику и из кучи газет вытащил одну.

– Это последняя, «Известия», датирована, – он повернул её к свету, – 19 декабря.

– Кстати! – вспомнил Асакуса, – Эдгар Семёнович, поздравляю вас с Днем Красной армии!

– Сегодня 23 февраля?

– 25-е, но позавчера я забыл, извините!

– Жаль, надо было бы выпить!

– Вы на 23-е всегда выпивали?

– Всегда, хотя наш праздник – 20 декабря.

– День ЧК!

– Так точно! – Юшков сказал это с иронической улыбкой.

– И тоже выпивали?

– Конечно! В торжественной обстановке!

– Много же у вас праздников. Работе не мешало?

– Нет, только помогало. Каждый раз как последний.

Разговор начинал нравиться Асакусе. «Неужели хурма созрела?» – с нетерпением подумал он.

– Вы, наверное, боитесь, что я сейчас снова замолчу? – Реплика Юшкова была неожиданной. – Там, в Мишани, на границе, я мог только догадываться – кто вы.

– А сейчас?

– Мне просто надоело.

– Что именно?

– Мне стало всё равно, где и когда умереть.

– И сейчас тоже?

– Сейчас нет! Больно вчерашний борщ оказался хорош.

– Как у мамы в детстве?

– Мою маму убили в Одессе во время еврейского погрома, и свой первый борщ я съел после революции.

Асакуса понимающе кивнул и, зная сентиментальность русских, спросил с участием:

– А чем вас кормила мама?

Лицо Юшкова посерело.

– Извините! – понял Асакуса свою оплошность. – Я имею в виду, что в Харбине есть целое Еврейское землячество. Хотите, пригласим повара оттуда?

– А потом отправите его и всё землячество в полном составе в 731-й отряд? Не надо. Они и так натерпелись.

Асакуса смолчал, а потом все же повторил вопрос:

– И где вы съели свой первый борщ? В Ростове?

– Нет, раньше. В Одессе.

– ВЧК?

– А где же ещё?

Полковник вспомнил рассказы своих подчинённых из русских офицеров, которым в восемнадцатом удалось уйти от расстрелов в Киеве, в Одессе, в Питере или Ростове.

«После расстрелов, наверное, очень подходяще поесть борща – тоже красный. Да с водкой! Революционное блюдо!»

– Кстати, вы позавтракали?

– Да, спасибо.

Асакуса встал, подошёл к высоким, в деревянном окладе, с резным стеклом напольным часам, открыл дверцу и ключом, который висел на длинной серебряной цепочке, завёл их.

– Вот что, Эдгар Семёнович. Я вижу, что у вас ко мне наконец появилось доверие. Я не ошибся?

Юшков неопределённо повёл плечом.

– Хочу облегчить вам задачу!..

«Сейчас пощупаем, созрела ли хурма и когда она сможет упасть к ногам?»

– …Летов, это настоящая фамилия? – спросил Асакуса и положил на стол фотографический снимок изображением вниз.

– А вы точно – полковник Асакуса? – Юшков с улыбкой протянул руку к фотографии.

«Сейчас я тебя убью!» – бросилось в голову Асакусе, и он резко пододвинул фотографию к себе:

– Господин комиссар третьего ранга, мы с вами пока ещё не поменялись местами…

Юшков вдавился в кресло и как бы уменьшился, от этого и от его худобы показалось, что кресло стало громадным, и спросил так же резко:

– Как он выглядел?

– Кто? Летов?

– Вы же спрашиваете про Летова?

Асакуса увидел, что гость, сказав это, зажмурился от собственной дерзости, как перед ударом, которого он ждёт по голове. Но какая наглость со стороны этого полутрупа играть с ним! Казалось, что хурма уже набрала спелость, но оказалось, что под ноги падать она ещё не собирается. Асакуса машинально погладил трость.

– Жалеете, что это не ваша знаменитая сабелька? – Тон Юшкова стал язвительным. – Так вы можете меня этой тростью… одним ударом! Это же вишня? Мне хватит! Только инкрустация посыплется…

– Откуда вам известно про мою… – Асакуса снова готов был сорваться, так ему ненавистно было слово «сабля», а тем более «сабелька», и вдруг его разом как оглушило: «Они всё-таки знают Летова! «Большой корреспондент» – это их большая игра!!!»

– …Если кто-то работал против полковника Асакусы! Как он может не знать про его… – Юшков сделал паузу, – катану?

Последнюю фразу Асакуса почти не расслышал; на долю мгновения кровь отлила у него от головы; зала, и без того светлая, стала белой; в эту секунду он увидел, как силуэт человека, сидевшего перед ним, его бритый череп, острые плечи слились с белым чехлом кресла, и только чёрная мушка усов виднелась под острым, длинным, как клюв, носом.

«Тэнгу! – бросилось ему в голову. – В точности как мой окимоно – Тэнгу, леший, оборотень, только веера в руках нет».

Силуэт сидел в кресле и обмахивался сложенной газетой.

«Есть! И веер в руках – есть!»

– Господин полковник! Вам дурно? – услышал Асакуса будто со стороны.

Он сморгнул остекленевшими глазами, силуэт снова стал Юшковым, тот сидел бледный, но с усмешкой на губах и не переставая обмахивался газетой.

– Здесь душно, господин полковник! Прикажите, чтобы топили поменьше, у дома толстые стены, они хорошо хранят тепло. Это ведь русские строили?

Асакуса положил на колени вспотевшие холодные ладони и сказал чужим голосом:

– Во-первых, на конспиративные квартиры я не езжу в форме. И вам, Юшков, это должно быть понятно. А кроме того, я с ней, как вы изволили назвать – сабелькой, заходил к вам в камеру.

Юшков с силой отбросил газету:

– Вы думаете, в камере я что-то мог разглядеть или понять? Когда вам вставят в задницу мотоциклетный насос и начнут надувать, как шину… вы думаете, это обостряет зрение?

Асакусе захотелось плеснуть себе в лицо холодной воды или набрать в пригоршни снега.

– Ну вот, господин Юшков, всё и решилось. Вы, наверное, уже поняли, что, отреагировав на фамилию Летов, вы, сами того не желая, ответили на все мои вопросы. Поэтому вы нам больше не нужны.