Евгений Анташкевич - Нашествие

Было действительно интересно. На сцене стояла наряженная ёлка, на столе председателя – лампа под зелёным стеклянным абажуром, было уютно. Участвующие в заседании подводили творческие итоги, читали стихи из сборника «Излучины», изданного обществом, выражали сожаление о том, что многие студийцы были вынуждены покинуть Харбин и перебраться на юг Китая, зачитывали приветствия от них из Шанхая, Тяньцзиня и других городов. Сашика приятно удивило зачитанное вслух письмо от Володи Слободчикова, перебравшегося в Шанхай. Со своими стихами выступал постоянный председатель «Чураевки» Алексей Ачаир, ещё кто-то. Сашику очень понравились стихи одного из поэтов, посвященные Новому году:

Зал аплодировал, потом к столу подошла красивая молодая брюнетка, председатель сказал, что её не надо представлять, и она прочитала Максимилиана Волошина. Эти стихи Сашик слышал впервые:

Последние строчки прозвучали трагичным и на удивление сильным голосом. Закончив, девушка несколько секунд постояла и молча села в первый ряд. После новогодних лирических строк стихи Волошина будто раздавили зал: смолк шёпот, и Сашику показалось, что растерялся даже председатель, было такое ощущение, что в общество, уже забывшее былые невзгоды, бросили гранату и здесь снова появились убитые, раненые и изгнанные. Из-за стола медленно встал Алексей Ачаир и, не зная, что сказать и куда девать свои худые руки, начал аплодировать этой девушке, брюнетке с неожиданной скандинавской фамилией – Ларсен. Молчавший зал тоже стал аплодировать, тогда он предложил студийцам и гостям почитать экспромты – «что-нибудь своё». Присутствующие понемногу оживились, стали друг на друга оглядываться, перешёптываться, подбадривать друг друга. Сашик оглянулся на своего спутника, тот сидел с бледным лицом и закушенной губой и порывался к чему-то, но продолжал сидеть, будто привязанный к деревянным стульям верёвками. Неожиданно для себя Сашик встал, он не собирался этого делать, но какая-то сила его подняла, и он пошёл к сцене под встречным взглядом председателя, подошёл к столу, опёрся на него левой рукой и произнёс:

Когда Сашик ещё только шёл к сцене, зал тихо перешёптывался, продолжая как бы переминаться с ноги на ногу; его экспромт прозвучал во внимательном молчании, а когда он возвращался на место, стояла оглушительная тишина. Сашик только видел устремлённые на него полные ужаса глаза Лёвы Маркизова. Он вернулся на своё место, и тут зал грохнул. Хохотом. Он увидел, как все стали к нему оборачиваться, а с первого ряда к тому месту, где он сидел, стала пробираться та девушка-брюнетка. Смеялись долго, протягивали, жали руку, и тут Сашик смутился, он не ожидал такого. Да он ничего не ожидал, просто после волошинских стихов в его голове зазвучала какая-то музыка, и он на неё положил какие-то полузнакомые слова, стихи будто вспыхнули в его мозгу, да и были ли это стихи?

Вечер заканчивался хорошо, довольный председатель подошёл к Сашику, тоже пожал руку и пригласил на следующее заседание. Девушка до него не добралась и стояла в проходе, дожидаясь, когда он освободится от рукопожатий. И когда в сопровождении смотревшего на него с восхищением Лёвы Сашик вышел между рядами, подошла, протянула прямую ладошку и сказала:

– Вы нас спасли! Вы кто?

Вопрос был неожиданным, и Сашик сразу не сообразил, как на него ответить.

– Это наш, наш! – радостно засуетился Лёва. – Сонечка, это Александр Адельберг, член нашего поэтического кружка.

От радости Лёва врал, но Сашик этого не заметил, потому что был оглушён неожиданным успехом.

– А у вас ещё есть стихи, можно их посмотреть? – спросила девушка.

– Что вы, что вы, Сонечка! У него много, он у нас один из самых… – Сашик глянул на него, Лёва понял, что заврался, и исчез.

Вдвоем с Соней они спустились в гардероб, и, пока одевались, Сашика ещё долго одобрительно похлопывали по плечу.

Снова подошёл Ачаир:

– Ну что ж, молодой человек! Пора уже и «телиться», и «мычать»! Конечно, с Михаилом Юрьевичем Лермонтовым вы вольно обошлись, но, насколько я понял, это был экспромт, так что… ваши успехи нам нужны! Молодая кровь! Сонечка, вы уж, пожалуйста, проследите и попросите наше молодое дарование занести его вирши… – Ачаир улыбнулся, – чтоб и «телился», и «мычал» в наш альбом! В наш альбом, – он похлопал его по плечу, – молодой человек!

От гимназии они поднялись к Чуринскому магазину к остановке автобуса, оказалось, что Соня живёт на Пристани. Сашик почти всё время молчал, он был смущён, а Соня говорила. Город был прокалён морозом, и Соня доверительно просунула ладошку в вязаной варежке Сашику под локоть. Сегодня это было для него ещё одним новым ощущением, он впервые в жизни шёл с девушкой под руку, да ещё с такой девушкой, молодой, красивой и, наверное, талантливой.

По дороге Соня рассказала ему, что стихи Волошина декламировала в память об отце, раненном в боях с красными под Спасском. Они с мамой тогда жили во Владивостоке, её тетка пробиралась к ним из России, но, не доехав, застряла, Соня была ещё совсем маленькая и этого не помнит. Она рассказала о том, что Алексей Ачаир, его настоящая фамилия Грызов, прирождённый поэт, в прошлом белый офицер, организовал ещё в середине двадцатых годов эту поэтическую студию и назвал её «Молодая Чураевка» в честь своих земляков-сибиряков братьев Чураевых. Она рассказала о том, что два «чураевских» поэта Гранин и Сергин совершили в марте 1935 года двойное самоубийство и что Гранин был близок к Константину Родзаевскому. Сашик помнил этот случай, о нём рассказывал Володя Слободчиков, он их обоих хорошо знал, и в городе об этом много говорили.

На остановке он посадил её в ледяной автобус.

Он ещё стоял у подоконника и смотрел на яблоню, которая час или полтора назад отбрасывала тень, а сейчас сама стояла в тени, и даже не ветер, а перемещающийся сам по себе горячий воздух клонил уставшую за день траву, и вдруг почувствовал, что он в комнате не один.