Евгений Анташкевич - Нашествие

Он запрыгнул в кузов, за ним закрылся борт, опустился брезентовый полог, и в полной темноте он услышал, как напротив задвигались люди на боковой скамейке, освобождая место. Он вспомнил, как зовут того, к кому обращался подпрапорщик.

– Господин Вакадзуки, вы особенно не беспокойтесь, я сяду здесь и постараюсь вас не очень стеснить. Нам долго ехать? – спросил Кэндзи без особой надежды.

– Нам, господин…

– Лейтенант!

– …нам, господин лейтенант, доехать можно было бы и быстро, однако есть две трудности…

Кэндзи ждал продолжения.

– Если бы не две трудности! – повторил тот, который отозвался на фамилию Вакадзуки и замолчал, видимо ожидая вопроса, но Кэндзи молчал, и комендантский – как сказал подпрапорщик Куроки про других пассажиров в кузове – солдат сказал: – Первая, господин лейтенант, – ночь, а дороги здесь не ахти какие, а вторая… Вы ещё не спите, господин лейтенант?

– Нет, господин Вакадзуки, не сплю, какая вторая трудность?

Вакадзуки ответил, понизив голос почти до шёпота:

– Нам не велено их говорить, этих слов, но если вы настаиваете…

– Говорите, Вакадзуки…

– Партизаны!

– А почему не велено говорить?

– Начальство так приказало, и потом, говорить об этом на ночь глядя – дело нехорошее!

Около получаса, пока Кэндзи в темноте устраивался то так, то эдак, – он никогда не спал в кузове грузовика, да ещё на ходу, – машина шла по хорошей, ровной дороге, и ему было странно, о какой плохой говорили Куроки и этот солдат, его сосед по кузову. Кэндзи по его севшему, дребезжащему голосу подумал, что Вакадзуки, скорее всего, старый солдат. «А это хорошо, если он старый! – подумал Кэндзи. – Раз старый, значит, опытный, с таким можно всё преодолеть!» Потом машина стала всё чаще замедлять ход и то проваливалась в яму и клонилась на бок так, что становилось страшно, то, ревя мотором, кренилась на другой бок и как будто бы сама себя вытягивала за передний бампер куда-то наверх.

«Хорошо, что не успел заснуть, – подумал Кэндзи. – Если бы заснул и сейчас проснулся, уже бы не заснул всю ночь!»

Постепенно он привык к болтанке на рытвинах, всё-таки это было не так неприятно, как морская качка хотя и на быстроходном, но всё же на утлом катеришке, который, как бумажный фонарь на ветру, принимал на свой борт каждую волну, и большую и малую.

Между двумя очередными ямами машина какое-то время шла по относительно ровной дороге, и Кэндзи вдруг почувствовал запах. Он принюхался, запах был очень знакомый; он то появлялся, то исчезал. «Что это такое? – подумал он; он был уверен, что помнит этот запах с детства, но сейчас вспомнить не мог… – В детстве или уже позже?» И вспомнил – это был запах обыкновенной японской квашеной редьки. Он сразу напомнил ему его сэнсэя, старого ронина, потерявшего своего сегуна и после этого искавшего себе смерти по всей Японии и так и не нашедшего её. Когда отец приютил оборванного старика с двумя мечами за поясом, первое, что тот попросил, была квашеная редька; и когда отец нанял его учителем к маленькому Кэндзи, с первого дня и до переезда в город в школу запах квашеной редьки опережал появление сэнсэя и выветривался только после его ухода.

Кэндзи заворочался среди мешков с обмундированием, они давно разъехались под ним, он стал их собирать, но они разъезжались, он уже лежал на дощатом полу, рискуя оказаться под скамейкой справа или уткнуться носом в деревянный ящик слева, и вдруг сверху, прямо над собой услышал голос Вакадзуки:

– Господин лейтенант, вам не спится, не хотите разделить с нами компанию?

Лежать просто так на полу между разъехавшимися мешками было нелепо. Было, конечно, неправильно принимать приглашение подчинённых, но тереться задом о шершавые доски кузова было глупо.

– Спасибо, господин Вакадзуки, за приглашение! – сказал Кэндзи, в этот момент вспыхнул огонёк зажигалки, и он увидел, что сверху, откуда только что прозвучал голос Вакадзуки, на него смотрят глаза четырёх солдат, которые сидели согнувшись над снарядным ящиком, накрытым аккуратно оторванным от рулона куском обёрточной бумаги. Кэндзи пересел на лавку. На бумаге были выровнены четыре или пять – Кэндзи пересчитал, солдат было четверо – четыре металлические коробочки с едой. Сидевший в середине, как разглядел Кэндзи, рядовой первого разряда Вакадзуки на вид самый старший из всех, над ним ещё витал звук его голоса, копался у себя под ногами и вытащил пятую. Потом он толкнул локтем соседа слева, тоже старого солдата, рядового первого разряда, но несколько моложе, тот с пониманием глянул на него и, теснясь, снял с пояса и положил рядом с коробочками металлическую флягу. После этого Вакадзуки бросил взгляд на молодого, сидевшего с самого края солдата, тот на полусогнутых ногах стал растаскивать мешки, на которых только что мучился Кэндзи; солдаты сдвинули ящик чуть вперёд на середину кузова, и Вакадзуки пригласил Кэндзи к их импровизированному походному столу.

– Суль! – с сожалением произнёс Вакадзуки, отвинтил у фляги крышку и понюхал. – Корейская! Очень крепкая!

От плеснутой на дно эмалированных кружек водки пахло резко и сильно, совсем не так, как от мягкой, слабенькой японской сакэ. Солдаты глядели в свои кружки, и было видно, как они внутренне готовятся выпить крепкий напиток. В кузове периодически наступала темнота, точнее, иногда появлялся свет. Если надо было сделать что-то ответственное, например налить водки и не расплескать её, – солдаты, то один, то другой, зажигали спичку или зажигалку. Всё остальное время было до черноты темно, хотя даже к этой темноте глаза привыкали и различали фигуры, белые руки, белые шейные платки, которые солдаты, ещё вчера – крестьяне, по привычке скрутили в жгуты и повязали себе на лбы. В этой темноте что-то новое появилось на бумаге, было открыто, и по кузову потёк резкий кислый запах квашеной капусты. В это время один из солдат зажёг зажигалку, и к запаху капусты с острым перцем добавился едкий запах горящего в зажигалке бензина.

– Мы тут, господин лейтенант, – успел сказать Вакадзуки, пока горела зажигалка, – поняли, что если пить корейскую водку, то её нужно закусывать корейской капустой, и получается так: если пьём суль – то закусываем кимчи.

Огонёк погас.

После таких вспышек темнота становилась ещё чернее, и Вакадзуки сказал:

– Держите ваши кружки, сейчас опять начнет мотать!

Кэндзи нащупал свою, поднял её и несколько секунд ждал, когда прозвучит тост или его, как старшего по званию, попросят произнести традиционный тост за императора, однако он услышал, как засипели обожжённые крепкой водкой глотки и засопели носы. Ещё он услышал, как деревянные палочки начали шаркать по дну коробочек с едой. Он выпил, нащупал, куда поставить свою кружку, и тут вновь чиркнула зажигалка и осветились лица солдат с Вакадзуки в середине – он протягивал Кэндзи пару палочек.