Кэтлин Кент - Жена изменника

Я устроился на ночлег в хижине старого увечного моряка по имени Дариус, во дворе неподалеку от Ньюгейт-стрит и тюрьмы. Не одну неделю я подставлял спину под тюки, которые нужно было разгружать снаружи у потерны замка. День изо дня я взваливал их на плечи и шел, как мул, вверх по Кингз-Хед-стрит до Хай-стрит. По утрам, отправляясь на пристань, я тащил хромого старика на закорках к западной стене замка, где он усаживался у подножия Орлиной башни и целый день просил подаяния.

Солдаты, несшие караул на башне, при виде нас кричали: «Смотрите! Вон Дариус со своим Черным Псом!» Ради забавы они швыряли в нас корешки и кочерыжки, а однажды разбили мне голову бутылкой. Увидев кровь, Дариус прокричал им, приложив ладонь ребром ко рту:

— Мой Черный Пес против двух ваших. За каждое падение шиллинг, чертовы куклы! Сегодня вечером на рыночной площади.

К вечеру я уже перенес на своих плечах четверть тонны железа и сто фунтов шерсти с двух кораблей и прошел шесть миль до ближайшего города и обратно. Когда я появился с Дариусом на спине, солдаты короля уже собрались меж рыночных навесов и кузней. Посадив старика на землю, я повернулся к солдатам. Передо мной было восемь человек в серой солдатской форме, но когда они увидели меня вблизи, сразу бросились искать кого-нибудь поздоровее. Тот, кого они нашли, оказался почти одного со мною роста, злющий и сильный, но ноги у него были худые, а зад толстый, да и для рукопашной он не годился — такие не умеют держать правильный угол наклона в драке. Он поплевал на ладони и набросился на меня, оскалившись и вытаращив глаза. Мы немного похрипели и потоптались в образовавшемся круге, и, если бы он не ударил меня в пах коленом, я просто уложил бы его на лопатки. А так пришлось сломать ему руку, поставить на колени и дать как следует кулаком по башке. Зрители попятились и вскоре, бормоча, ушли ужинать. Только один остался — закаленный в боях капрал-валлиец по имени Джоунс. Он заплатил Дариусу положенные деньги и отвел нас обоих на Грин-Гейт-стрит угостить пирогом и элем.

Смеясь, он наблюдал, как мы набросились на еду, ибо мы были очень голодны, и сказал по-валлийски:

— Ты злой пес, что да, то да. Англичашки боятся Черного Пса. Так зовут духа, таящегося в Ньюгейтской тюрьме, глубоком лондонском подземелье, полном ужасов. Света там нет, зато все кишит паразитами и ползучими гадами, а заключенные лежат на земле, как свиньи, воя и рыдая. И когда Черный Пес приходит на лапах безумия и отчаяния, несчастные только рады смерти-избавительнице.

Капрал угостил нас еще элем и рассказал о том, что видел в Лондоне:

— Это прекрасный город для крепких ребят. И не важно, откуда ты — из Уэльса, Шотландии или Корнуолла. Лондон всех примет. Даже проклятый ирландец может найти там мамкину сиську и потрафить своим самым гнусным наклонностям. Город этот подобен гигантской кузне, которая забирает чугун в чушках, а выдает разные искусные орудия — орудия войны и мира. В нем много огня, шума и хвастовства. В одном дворе стучат молотки. В другом гремят кастрюли. И потоки воды, вращаемые колесами, несутся через самое его сердце. Каждый час звонят церковные колокола. Колеса повозок с грохотом катятся по медякам, валяющимся прямо на улице. Удивительно, как после такой обработки монетки не превращаются в золото — тогда сбылась бы мечта алхимиков. Собаки, лошади и люди громко отстаивают свое превосходство. Весело гомонят солдаты, выходя в любое время ночи выпить горячительного или справить малую нужду. А женщины! Господь Всемогущий, какие женщины! Таких шлюх вы не видели нигде и никогда. Не то что здешние девки с кухни, которые рады задрать юбку за дрянное медное зеркальце. У лондонских красоток шикарные шелковые бедра, а груди такие, что хочется плакать и звать мамочку. Даже валлийские молочницы бывают недурны, если подкатить к ним сзади.

А тебе всего только и нужно что пехотное жалованье и умение к месту ввернуть: «После вас, дорогуша».

Джоунс шел с нами до нашего ночного пристанища на Касл-Дитч-стрит, а Дариус спал, сладко посапывая у меня на спине.

— Здесь я вас оставлю, Томас, — сказал Джоунс, дойдя до Королевских ворот. — Я бы, пожалуй, взял тебя в форт, чтобы ты мог служить королю и помог мне немного подзаработать, кладя на лопатки всех этих английских ублюдков. Но ты валлиец, и я валлиец, поэтому скажу тебе как друг или как отец: беги отсюда хоть на коне, хоть пешком, хоть на карачках. Отправляйся в Лондон. А будешь сидеть здесь — всю жизнь проживешь, как корабельная крыса, навроде твоего Дариуса, или останешься без носа от французской болезни, которой тебя наградит какая-нибудь портовая потаскушка. Король берет в свою личную гвардию сильных и высоких, а тебя-то уж Господь не обидел. Сделай так, чтобы тебя заметили. Я дам тебе пакет к капитану, с которым я когда-то служил. Он тоже валлиец и будет рад земляку.

Пожелав мне спокойной ночи, он стукнул здоровенным кулаком в ворота, а когда ему отворили, крикнул мне через плечо:

— Нынче англичане хозяева жизни, Томас, а валлийцам достается лишь корка ячменного хлеба.

Утром следующего дня капрал вручил мне обещанное письмо и несколько мелких монет, и в начале апреля я покинул городские стены Карнарвона. У первого мильного столба я оглянулся и сквозь ползущий туман посмотрел на башни замка, и на время я почувствовал себя свободным человеком.

Через тридцать миль я миновал огромный замок Коней, а затем под проливным дождем добрался до долины Клвида. Работал на разных фермах, пахал и пас овец, держась ближе к низменностям Денбигшира, где я принял роды у сорока овец в одном большом хозяйстве. Но мне очень хотелось попасть в Лондон, и, чтобы не окончить свои дни в Уэльсе, я покинул прекрасные валлийские пастбища и устремился в Англию.

Я шел среди белых меловых низменностей и холмов котсволдских ферм, когда повстречался с дюжим рябым молодцем, несшим кроличьи и овечьи шкуры. Он предложил показать мне дорогу в Лондон, если ночью я его постерегу. На третий день пополудни мы уже входили в западные ворота Лондона, а потом шли вниз по Тайберн-стрит по направлению к виселицам.

Тайбернские виселицы представляли собою три высоких столба, соединенные наверху крепкими бревнами. Они поднимались прямо средь дороги, огромные и зловещие, так что и пеший, и конный должны были их огибать. Они были такого размера, что целых три тюремных телеги могли подъезжать к ним одновременно. Там, на поперечных балках, висели трое недавно повешенных — мужчина, женщина и мальчик. Несколько деревенских женщин собирали корзины с едой — повешенные перестали дергаться, и можно было идти по домам. Вокруг столбов бегали и играли дети, жуя орехи и напевая: «Кто висит средь бела дня, не поймает тот меня!»