Александр Богданович - Галиция. 1914-1915 годы. Тайна Святого Юра

– И он показывал вам вход в это подземелье? – уточнил капитан.

– А как же – прямо под монастырем.

– Скажите, уважаемый Михаил Антонович, вы можете показать нам это место?

Вахмистр испуганно уставился на капитана.

– Я имею в виду, конечно, вечером, – сообразил Белинский, – когда стемнеет, и мы наденем на вас, скажем, какой-нибудь плащ с капюшоном.

– Это исключено, господин капитан, – категорически заявил корнет и уже по-французски добавил: – Се sanglier ici selon Failure est appris par n’importe quel chien [180].

– Ну что ж, – согласился Белинский, – тогда давайте бумагу и карандаш, будем чертить схему.

В тот же день офицеры отправились в указанный вахмистром Василианский монастырь. Местный настоятель встретил их больше с удивлением, чем с испугом, но послушно показал все подвальные помещения. Ни о каком подземном ходе он, естественно, ничего не знал.

Офицеры приблизительно определили место, соответствующее чертежу вахмистра, и направились на ночлег в Олесько, чтобы уже там подробно обсудить план земляных работ.

Но в Олесько Белинского ждал вестовой из Золочева – капитана срочно отзывали во Львов.

Уже на следующий день Белинский был во Львове. Зайдя в кабинет начальника отделения, капитан сразу почувствовал что-то неладное. Подполковник Кирьянов и Ширмо-Щербинский курили у окна и лишь слегка кивнули ему на его приветствие.

Генерал-квартирмейстер штаба армии Никитин сидел за столом и что-то читал.

– Присаживайтесь, штабс-капитан, – мрачно взглянул он на него поверх пенсне и, отложив документ, стал молча прохаживаться по кабинету. – Господин капитан, – остановился он перед Белинским, – дорогой, голубчик Павел Андреевич, а ведь вы, похоже, попали в прескверную историю. Как же это вас угораздило? Опытного следователя, еще недавно имевшего честь и доверие состоять в важной государственной комиссии…

Белинский с недоумением перевел взгляд с генерала на офицеров, не зная, как понимать эти слова – всерьез или в шутку? Но в поведении офицеров не было ничего наигранного. Скорее всего, речь шла о каком-то недоразумении.

– Вы, капитан, конечно, помните ваши задушевные разговоры в Бродах в компании офицеров во время следования во Львов? – насупил брови Никитин. – Как выяснилось, вы остались абсолютно равнодушны к откровенно провокационным речам офицеров, следовавших на излечение в Киев. По свидетельствам очевидцев, вы не дали должный отпор и даже не выразили возмущения провокаторам, оскорбившим священную особу и военно-начальствующих лиц, что можно истолковывать как ваше согласие с этими возмутительными речами.

Не отрывая сурового взгляда от Белинского, Никитин присел на край стола. Кирьянов и Ширмо-Щербинский внимательно следили за реакцией капитана.

– Я все понял, ваше превосходительство, – промолвил Белинский, наконец догадавшись, о чем идет речь. – Я готов держать ответ за свое поведение.

– Вы далеко не все поняли, капитан, – оторвался от стола генерал, – вы даже не можете себе представить насколько. Там, – ткнул он пальцем вверх, – еще не знают о распитии коньяка в ресторанах со всякой шпионской сволочью. Как можно сейчас, когда наступил самый решающий момент на фронтах и моральный дух офицеров и солдат становится главным вопросом, быть равнодушным к публичному провозглашению антигосударственных суждений среди воинских чинов! – Он снова остановился перед капитаном. – Вы как думаете – войска, одурманенные слухами о том, что у них не хватает оружия, снарядов, пищи и ими командуют бездарные генералы, пойдут в бой, окрыленные мыслью о победе? Недаром командование дало указание принимать крайние меры в отношении капитулянтов, невзирая на чины и заслуги. И заметьте – это строго выполняется. Только за последние дни по армии расстреляны пять человек, у которых были обнаружены вражеские прокламации. Причем один – всего лишь за немецкую открытку с изображением раздачи хлеба пятнадцати тысячам русских военнопленных в Августове.

Резкий, инквизиторский тон генерала обескуражил капитана. Все еще не осознавая в полной мере, какое отношение имеют эти преступления к нему, он никак не мог собраться с мыслями и найти правильный ответ.

Но Никитин не ждал ответа. Он взглянул на часы и сказал:

– Так вот, мне необходимо получить от вас объяснения по существу. Прошу грамотно и убедительно изложить это в рапорте до моего отъезда. Не хочу вас заранее огорчать, но ваш арест вполне вероятен.

– Я готов это сделать сейчас же, – твердым голосом ответил Белинский.

– Напрасно горячитесь, капитан, – бросил на него негодующий взгляд генерал, – речь идет о вашей дальнейшей судьбе. У вас есть время сделать это продуманно и исчерпывающе, не оставив места для сомнений. Я думаю, это вам под силу с вашей юридической практикой. – И, взявшись за шинель, кинул Кирьянову: – Дождитесь меня, Леонид Апполинариевич, я к губернатору!

После ухода генерала офицеры еще с минуту неловко молчали. Наконец Ширмо-Щербинский спросил у Кирьянова:

– Я думаю, генерал прибыл во Львов не ради того, чтобы лично разобраться с капитаном?

Тот скривился:

– Скорее для сопровождения генерала Маннергейма [181]в Самбор. Генерал назначен временно исполняющим обязанности командира двенадцатой кавалерийской дивизии вместо выбывшего по ранению Каледина и проездом остановился у помощника губернатора барона фон Кнорринга.

– Маннергейм?! – повторил Ширмо-Щербинский. – Я помню этого финского барона по коронации. На торжественной церемонии в Москве он вместе с корнетом фон Кноррингом шествовал впереди государя. Два красавца-великана… Вы можете писать рапорт здесь, у меня, – увидел он, что Белинский собирается покинуть кабинет, – здесь вам никто не помешает. Корецкий пригласил нас на обед в кафе Вассермана.

Капитан сел за стол и задумался: какой еще жестокий подарок преподнесла ему судьба? Есть ли смысл в этих объяснениях и оправданиях?

Как юрист, он, безусловно, знал статью двести сорок шестую, согласно которой «виновные в умышленном распространении слухов, заведомо могущих вызвать робость или беспорядок в войсках, подвергались лишению всех прав и смертной казни или ссылке в каторжные работы от четырех до двадцати лет или без срока». А если еще всплывет письмо к Анне?..

Его взгляд упал на документ в раскрытой папке, оставленной Никитиным на столе: «При сем препровождается копия выписки из задержанного военной цензурой письма некоего вольнонаемного Калмыкова из действующей армии к Людмиле Маевской в Москву, в коем автор сообщает о том, что будучи проездом в Бродах…»

– Так вот кто источник… – дошло до капитана.