Гор Видал - Империя

— Будет. Относительно точного возраста, когда ваша сестра должна вступить во владение своей долей состояния.

— В завещании сказано, что она получит свою долю наследства в двадцать семь лет. До тех пор я контролирую весь капитал. Отец сам написал завещание, своей рукой.

— К несчастью, ваш отец, который отказывался говорить по-французски, — написал завещание на не вполне безукоризненном французском, и поскольку французская единица очень похожа на английскую семерку, хотя и отличается от французской семерки, ваш кузен придерживается того мнения, что полковник имел в виду составить завещание, идентичное с предыдущим, иными словами, ваш отец хотел, чтобы Каролина унаследовала половину состояния в возрасте двадцати одного года, а не двадцати семи лет…

— По-моему, там написано двадцать семь. А что думает клерк?

— Я перевел для него завещание на английский. Разумеется, английский текст говорит о двадцати семи годах.

— В чем же тогда проблема?

— Двоякая. Ваш кузен утверждает, что мы намеренно лжеинтерпретировали волю вашего отца и он опротестует нашу интерпретацию цифры.

— Он опротестует? Разве он имеет на это право? Опротестовать может лишь Каролина, а она в трех тысячах миль отсюда.

— Ваше первое предположение справедливо. Он не может опротестовать завещание, к которому не имеет никакого отношения. Ваше второе предположение, географическое, ошибочно. Я только что разговаривал с вашей сестрой. Она сегодня утром прибыла из Ливерпуля и остановилась в «Уолдорф-Астории».

Блэз молча смотрел на адвоката, за спиной которого кто-то прокричал троекратное «ура» в честь мэра Ван Вика и ротонда многократно отразила эти приветственные крики, похожие на артиллерийские залпы. Картины войны возникли в голове Блэза. Что ж, война так война.

— Если они опротестуют то, что написал отец, я затаскаю их по судам. Вы это понимаете, Хаутлинг?

— Разумеется, разумеется. — Старик пощипал свои розоватые баки. — Но не кажется ли вам, что более разумно было бы достичь какого-то соглашения. Так сказать, компромисса. Решения, которое…

— Она должна ждать своей доли. — Блэз поднялся. — Этого хотел отец. Этого хочу я. И так тому и быть.

— Да, сэр. — Корона перешла от полковника Сэнфорда к Блэзу, который на следующие шесть лет становился единственным распорядителем пятнадцати миллионов долларов.

Джон Хэй стоял у окна своего кабинета в здании, напоминавшем роскошный свадебный торт, смоделированный, испеченный и глазированный неким Мюлле, искусником от архитектуры, нанятым двенадцать лет назад, чтобы соорудить псевдороманское убежище для трех великих министерств — государственного департамента, военного и военно-морского — для всех вместе, на расстоянии плевка от расположившегося к востоку красивого, хотя и несколько запущенного плантаторского дома. Белого дома. Из окна кабинета государственного секретаря сквозь листву деревьев виднелись малопривлекательные оранжереи и теплицы Белого дома, похожие на бесчисленные заляпанные грязью хрустальные дворцы; вдали, на другой стороне Потомака, Хэй различал зеленые холмы Вирджинии — вражескую территорию в течение тех четырех лет, что он служил личным секретарем президента Линкольна.

И вот я здесь, подумал он, отчаянно пытаюсь вновь ощутить драму или, на худой конец, комедию; не удавалось ни то, ни другое. Он чувствовал себя старым, дряхлым, одиноким. Клара с детьми осталась в их доме на озере Сьюнапи в Нью-Гэмпшире. Сопровождаемый лишь Эйди, Хэй появился сегодня в девять утра в государственном департаменте и принял бразды правления этим непростым и загадочным учреждением, где шестьдесят с лишним сотрудников были заняты… Чем же они заняты в самом деле?

— Я бы хотел узнать, мистер Эйди, чем же все-таки занимается государственный секретарь?

Он прокричал это на ухо своему старому близкому другу и второму заместителю Элвину А. Эйди. Впервые они встретились, когда оба получили назначение в Мадрид; там самозваный герой Геттисберга, одноногий генерал Дэн Сиклс, американский посланник в Испании, исполнял скандальные обязанности демократа — любовника испанской королевы. Эйди был семью годами младше Хэя; они даже сочинили вместе рассказ, опубликованный в журнале «Патнэмс», и радостно поделили гонорар пополам. Служба в Мадриде в шестидесятые годы не была обременительной.

Теперь Эйди тщательно холил седую бородку и усы в стиле Наполеона III; он пользовался черепаховым гребнем, к счастью оставив старую привычку вынимать при этом карманное зеркало. Эйди был элегантнейшим холостяком, обладал тонким голосом, который в минуты волнения переходил в утиное кряканье. Глуховатый, он искусно улавливал все, что ему говорили. В общем и целом, это был способнейший человек на американской дипломатической службе, а также потрясающий литературный имитатор. В мгновение ока Эйди умел написать стихотворение в духе Теннисона или Браунинга, речь в стиле Линкольна или Кливленда, письмо в манере любого государственного чиновника.

— Каждый из государственных секретарей приходит сюда с собственным представлением о своих обязанностях. — Эйди отложил гребень. — Ваш непосредственный предшественник судья Дэй все пять месяцев пребывания здесь подыскивал себе новое судейское кресло. Разумеется, он занял этот пост лишь из любезности к президенту, когда бедняга Шерман… — Эйди тяжело вздохнул.

— Бедный дядюшка Джон, как мы его зовем, был уже слишком стар, когда ему предложили должность. Если бы этот мир был справедлив…

— Ну и мысли приходят вам в голову, мистер Хэй! — весело крякнул Эйди.

— Меня потянуло к сентенциям. Дядюшка много лет назад заслужил должность президента.

— В мире всегда все выходит наоборот, мистер Хэй. А вы приложили немало сил для избрания Майора. — Эйди достал из кармана флакончик одеколона и слегка обрызгал свою бородку.

Хэй предпочел бы, чтобы его заместитель являл миру более мужественное лицо. Эйди чем-то напоминал королеву Викторию с наклеенной бородой.

— Чрезмерное усердие мне не свойственно. Но я спросил вас вполне серьезно. Что я должен делать?

— Вы должны предоставить большую часть дел мне.

— Мы, конечно, долго работали вместе…

— Я говорю серьезно, мистер Хэй. Зачем надрываться впустую? Приходится читать депеши из всех стран мира и отвечать на них. Все равно я это делаю. Кроме того, я ловко сочиняю любезные отказы соискателям должностей, многие из которых приходятся племянниками сенаторам.

Перед глазами Хэя внезапно, как наяву, возникла высокая худая фигура президента Линкольна, «Старца», как нарекли его два юных помощника, осажденного в коридоре второго этажа Белого дома толпой мужчин и женщин, сующих ему прошения, письма, газетные вырезки.