Гор Видал - Империя

— Заходите, полковник. Берите стул и придвигайтесь ко мне. Вон тот, справа. Вы будете на нем сидеть на заседаниях кабинета. — Голос Майора был глубок и сладкозвучен. В том, что он говорил, не было ярко выраженного стиля, но манера речи была одновременно ободряющей и успокоительной. Хэй склонен был согласиться с Адамсом в том, что Маккинли, волей случая или по предназначению, был первым великим президентом после Линкольна. Не отрываясь, он смотрел на его руку: тот носил тонкое золотое кольцо на среднем пальце.

— Я почти всегда ношу ваше кольцо. Для удачи, которая очень мне нужна все это время.

— Вы заслужили удачу. — Хэй сказал это искренне. Он столь же искренне надеялся, что Маккинли уважил его просьбу не открывать, кто подарил ему накануне инаугурации это кольцо с прядью волос Джорджа Вашингтона. Хэй приказал выгравировать на одной стороне кольца инициалы «Дж. В» и «У.М» — на другой. Он написал тогда Майору, которого знал не слишком близко, излишне патетическое письмо, где выражал надежду на то, что тот станет новым Вашингтоном. Циничные умы (скажем, Пятерка червей) могли подумать, что кольцо, письмо и пожертвование на избирательную кампанию принесли Хэю сначала посольство в Лондоне, а теперь и высшее назначение в правительстве. И циничные умы, Хэй это сознавал, не были так уж неправы, потому что он и в самом деле предпринял в пятьдесят девять лет последнее усилие, дабы занять пост, на котором он располагал бы властью в той сфере, где чувствовал свое превосходство над прочими возможными претендентами — в международных делах. Майор мило заглотнул наживку, и все вокруг в общем остались довольны. Все-таки он в качестве редактора «Трибюн» был рупором интеллигентского крыла республиканской партии, оставаясь литератором, поэтом-лауреатом, человеком, олицетворявшим собой живую связь с мучеником Линкольном. Президент достал коробку сигар, уверенным движением подрезал кончики двух из них.

— Из Гаваны, — сказал он удовлетворенно.

— Трофейные?

— Можно сказать. Я вам премного обязан. — Майор глубоко затянулся сигарой, и Хэй подумал, что лицезреет президента, которого еще никто не видел курящим, а также пьющим что-либо, кроме воды со льдом. — За то, как вы обошлись с Уайтло Ридом в Лондоне. Он такой… обидчивый.

— И сверх меры честолюбивый. Он жаждет должности. — Хэй подивился своему непроизвольному лицемерию: тоже мне, Цинциннат [46] Цинциннат — полулегендарный римский патриций. Дважды становился диктатором во время угрозы Риму, но после побед над врагами оба раза возвращался к частной жизни (V в. до н. э.). , которого оторвали от плуга ради постылой службы отечеству. Но если по справедливости, то его амбиции не идут ни в какое сравнение с претензиями его старого друга и коллеги Уайтло Рида, который унаследовал редакторский пост «Нью-Йорк геральд» от Хорейса Грили и в 1889 году передал его Хэю, когда президент Гаррисон назначил Рида посланником во Франции; потом Рид баллотировался в вице-президенты от обреченной на поражение партии. Теперь он хочет стать послом в Англии.

— Сенатор Платт сказал твердое «нет». — Маккинли печально покачал головой. — А я не могу назначить ньюйоркца без согласия мистера Платта, а также без его совета; я получаю их теперь в избытке.

— Я сказал Риду, что он должен найти с Платтом общий язык, но он не хочет и слышать об этом.

— Не хочет или не может? Платт — трудный человек, — проговорил президент, благодушно дыша дымом на Хэя, который отвечал ему тем же. — Для меня большое облегчение видеть вас рядом, полковник. Мне кажется, что я никогда в жизни не чувствовал себя таким усталым, таким… растерзанным, как в последние месяцы, не получая ниоткуда помощи в международных делах.

— Возможно, вы устали, сэр, но вы сумели достичь большего, чем любой президент после Линкольна, ведь даже Линкольн не приобрел для нас империи: это сделали вы. — Хэй слегка, но искренне, преувеличил.

Маккинли преувеличение понравилось. Кому бы оно не понравилось? подумал Хэй. Однако Майор был слишком искушен, чтобы не предвидеть вероятных капризов судьбы.

— В следующие недели нам предстоит решить, действительно ли мы собираемся забить заявочный столб на имперском поприще.

— Вас одолевают сомнения? — Хэй выпрямился на стуле и был вознагражден ощущением вонзающегося в поясницу мясницкого ножа.

— О, мистер Хэй, в моей голове крутится главный из всех вопросов. — Маккинли выглядел на удивление мрачным для человека, весь облик которого излучал добродушие. — Я пришел в Белый дом для того, чтобы укрепить спинной хребет этой страны, бизнес. Вот в чем смысл существования нашей партии. Мы стоим за тариф. Мы за американскую промышленность, во-первых, во-вторых и в-третьих, и страна наша очень велика, поэтому ею трудно управлять. Теперь нам предстоит решить, хотим ли мы управлять несколькими миллионами маленьких желтокожих язычников, которые живут на расстоянии в полмира от нас.

— Я полагаю, сэр, — сказал Хэй мягко, — что испанцы обратили большую часть филиппинцев в свою веру. Почти все они принадлежат к римско-католической церкви.

— Верно, — кивнул Маккинли; он не слушал своего собеседника. — Все они язычники и абсолютно нам враждебны, и говорят по…

— Большинство — по-испански. Конечно, есть еще местные диалекты…

— Я испробовал все, мистер Хэй, в том числе и молитву, и все никак не могу решить: в наших ли интересах аннексировать Филиппины.

— Мы обязаны удержать Манилу, сэр. Нам нужны пункты заправки топливом для нашего флота повсюду на Тихом океане и по всему побережью Китая тоже. — Хэй с досадой подумал, что он вещает тоном правительственного официоза. — Европейские державы готовы поделить Китай. Если такое случится, мы лишимся ценных рынков, но если мы закрепимся поблизости, на Филиппинах, мы сохраним в своих руках морские пути, ведущие к Китаю, не позволим немцам, русским и японцам нарушить мировой баланс сил. Потому что, и снова с досадой Хэй понял, что говорит словами Брукса Адамса, миром будет править тот, кто владеет азиатским материком.

— Вы действительно думаете, что мы к этому готовы? — Вдруг Маккинли превратился в итальянского кардинала семнадцатого века: он был вкрадчив, хитер, наблюдателен.

— Боюсь строить расчеты, сэр. Но когда история приходит в движение, надо думать, как удержаться в седле, иначе она сбросит вас наземь. Так вот, сэр, история пришла в движение именно в данный момент, она влечет нас, и мы не в силах остановить это движение, даже если бы захотели.

На лице итальянского кардинала обозначилась слабая виноватая улыбка.

— Мистер Хэй, я, если пожелаю, могу еще слезть с лошади. Я могу оставить Филиппины в покое.