Алексей Новиков - О душах живых и мертвых

– А потом, когда уедет восвояси этот праведный, предположим, ревизор, – отвечал Лермонтов, – и вступят в управление новый городничий, новый судья и прочие чиновники, неужто не начнется все сначала? Ведь других-то чиновников у нас нет и быть не может, пока существуют наши порядки. В этом зрители сами разберутся и выйдут из театра без всякой веры в возможность внутреннего обновления нашей жизни и уж, конечно, без склонности к примирению… Вот мы и объяснились наконец, – заключил Лермонтов, – и досидели до огня.

– И каждый остался при своем, – с сожалением откликнулся Белинский.

– Нет, – спокойно отвечал Лермонтов, – мы непременно сойдемся. Во всяком случае, я с охотой и полным доверием вручу в ваши руки судьбу Печорина.

– Когда же будем читать вашу историческую трилогию? – спросил гость.

Лермонтов развел руками.

– Исторические трилогии плохо пишутся на стоянках гусарского полка и в казематах. Но заверяю вас – как бы ни сложилась жизнь, от замысла своего не отступлюсь!

– А как ваше дуэльное дело? Долго ли еще будут вас держать под замком?

– Кажется, скоро пробьет мой час.

– И каково же будет решение?

– Его трудно угадать, поскольку дело пошло на утверждение государя. Но именно здесь, у престола его величества, всякое судебное решение может быть полностью перечеркнуто и заменено самовластным произволом. Не берусь о нем гадать…

Поэт прошелся по камере, искоса поглядывая на гостя. Белинский встал, чтобы распрощаться.

– Кстати, или совсем некстати, Виссарион Григорьевич, – вдруг спросил Лермонтов, – что вы думаете о романах сэра Вальтера Скотта?

И снова гость никуда не ушел.

Барон Эрнест де Барант и его секундант граф д'Англэз благополучно отбыли в Париж. Секундант Лермонтова Столыпин, как офицер в отставке, не подлежал военному суду. Судили только Лермонтова. После его свидания с Барантом на арсенальной гауптвахте в деле появились новые обвинения – в нарушении закона о содержащихся под стражей и в намерении вторично драться с Барантом. Словом, рябой аудитор, чувствовавший свое поражение в письменном поединке с обвиняемым, теперь торжествовал победу. Заготовленное им решение судной комиссии опиралось полностью на законы и согласно этим законам гласило: «Лишить чинов и прав состояния с записанием в рядовые».

Судьи поставили под приговором свои подписи. Офицеры, назначенные в комиссию от полков, исполнили не столько судейский, сколько служебный долг. В сущности, никто и не требовал от них рассмотрения дела по совести. А форма, неумолимая форма, была соблюдена.

Да судьи и не придавали никакого значения приговору – каждый знал, что дело пойдет блуждать по инстанциям.

Когда дело перешло в генерал-аудиториат, здесь решительно не согласились с мнением военно-судной комиссии. Даже по бумагам были видны многие обстоятельства, смягчающие вину поручика Лермонтова, В докладе, который должен был идти на утверждение к царю, эти обстоятельства были сформулированы так: «Поручик Лермонтов, приняв вызов барона де Баранта, желал тем поддержать честь русского офицера; дуэль не имела вредных последствий; выстрелив в сторону, поручик Лермонтов выказал похвальное великодушие; усердная служба Лермонтова засвидетельствована начальством».

Генерал-аудиториат, полагая возможным смягчить тяжелый приговор, считал желательным ограничить наказание содержанием виновного под арестом в крепости в продолжение трех месяцев, а потом выписать его в один из армейских полков тем же чином.

Дело попало к императору в те дни, когда он был занят военными операциями, намеченными на Кавказе. Николай Павлович слушал доклады, внимательно пересматривал списки полков, которые могли быть двинуты в экспедицию в первую очередь. Император высчитывал сроки переброски воинских частей из Крыма.

Можно было думать, что обремененный военными заботами император бросит лишь рассеянный взгляд на судное дело поручика лейб-гвардии гусарского полка и, присоединившись к какому-нибудь из мнений разных инстанций, решительно начертает: «Быть посему».

Николай Павлович поступил иначе. Он тщательно перечитал доклад генерал-аудиториата. Было совершенно ясно, что генерал-аудиториат пишет глупости. Поручик, пошедший по стопам небезызвестного Пушкина, не может защищать честь русского офицера. Неужто не понимают этого ослы из генерал-аудиториата? Кроме того, нет никакой надобности задерживать поручика Лермонтова хотя бы на три месяца, хотя бы и под арестом в крепости. Путь ему один – немедленно на Кавказ.

Смутное раздражение, которое испытывал венценосец при имени Лермонтова, готово было разразиться припадком гнева. Нашлись же головы, которые думают, что его величеству будет приятно читать восхваление этого поручика! Не забыли написать даже о его великодушии и засвидетельствовали его отличную службу. Нечего сказать, отличная!

«Ослы!» – мысленно заключил император и взялся за перо.

На письменном столе перед ним лежали бумаги, касавшиеся кавказской экспедиции, – справки о полках, которые можно тотчас бросить в дело. Несколько минут был слышен шелест бумаг, потом царь снова взял перо.

«Поручика Лермонтова перевести в Тенгинский пехотный полк тем же чином».

Участь поэта была решена. Его величество снова углубился в военные планы. Тенгинский полк, во всяком случае, первым откроет кампанию, не ожидая подхода подкреплений.

Венценосец подумал и опять вернулся к делу поручика Лермонтова. Но так как оно было уже решено и император вовсе не собирался его перерешать, то он прибавил к резолюции всего одну короткую фразу:

«Исполнить сегодня же».

Высшие соображения Николая Павловича, побудившие его к такой необыкновенной поспешности, остались тайной для генерал-аудиториата. Те самые судьи, которые вызвали гнев императора своими неуместными соображениями по делу Лермонтова, пришли в полное недоумение. Как быть с этим поручиком, если его величество ни слова не сказал о предварительном содержании осужденного в крепости?

Усердные, но недогадливые головы решили вновь повергнуть дело к стопам монарха. Они, оказывается, задержали Лермонтова на несколько дней.

В Тенгинский полк! Черт бы побрал поручика Лермонтова вместе с генерал-аудиториатом! Ни часу отсрочки! И счастливого ему пути!

…Михаил Юрьевич оказался наконец в объятиях бабушки. Но едва успел рассказать безутешной старухе о новой ссылке на Кавказ, как ему вручили под расписку казенный пакет.

Шеф жандармов просил поручика Лермонтова пожаловать к нему в ближайший день.

Александр Христофорович сидел в служебном кабинете, слегка склонив лысеющую голову к каким-то бумагам. Лермонтов, допущенный к графу без всяких задержек, стоя ожидал.