Алексей Новиков - Последний год

Впрочем, Дантес не столько слушал, сколько сам расспрашивал. Внимательно выслушав отчет опекуна невесты о сумме, выделенной на приданое, он тотчас же спросил, какая сумма будет выплачиваться баронессе Геккерен ежегодно, и выразил надежду, что эта сумма будет вполне прилична для нового положения будущей баронессы.

Приступая к ответу на этот вполне деловой, но неприятный для опекуна вопрос, Дмитрий Николаевич стал заикаться еще больше и пространно объяснил, что неразделенное имущество семейства Гончаровых, состоящее из имений в разных губерниях, а также калужских фабрик, до сих пор в порядок не приведено, а потому он, горячо принимая к сердцу законные интересы любимой сестры Екатерины, никак не может говорить о каких-либо определенных суммах для ежегодной выплаты.

Дантес удивился. Очень просил назвать эту сумму хотя бы приблизительно, чтобы он мог учесть доходы своей будущей семьи. Но как ни объяснял жених разумность и необходимость таких расчетов, Дмитрий Николаевич только больше заикался, однако никакой определенной суммы так и не мог назвать.

Присутствовавшие при беседе младшие братья невесты начинали скучать. Жених не обращал на них внимания.

– А сколько крепостных душ, – спросил он, – – получит мой ангел Катенька?

Дмитрию Николаевичу опять пришлось пуститься в подробные объяснения. Все неразделенное имение принадлежит находящемуся в болезни отцу семейства, а по его болезни состоит в опеке. При этих обстоятельствах ни одна ревизская душа при жизни родителя не может быть закреплена за Екатериной по закону.

– О, эти русские законы! – отозвался Дантес. – Но я надеюсь, – добавил он с обольстительной улыбкой, – что с вашей братской помощью мы заставим эти законы служить счастью нашей ненаглядной Катеньки.

Когда братья Гончаровы вернулись к Пушкиным, Дмитрий Николаевич выразил свое впечатление от знакомства с женихом очень коротко:

– Весьма практический человек!..

Он хотел передать невесте подробности беседы, которая немало его озадачила. Но Коко только что получила цветы и записку от жениха:

«Сердце мое полно нежности и ласки к вам, так как я люблю вас, милая Катенька, и хочу повторять вам об этом с той искренностью, которая свойственна моему характеру и которую вы всегда во мне встретите…»

Что же, кроме этих признаний, могло дойти до ушей невесты?

«Барон! Прежде всего позвольте подвести итог всему, что произошло…»

Пушкин откинулся в кресле. Надо сохранять полное спокойствие, отмеривая смертоносный удар в письме к ненавистному своднику и пасквилянту Луи Геккерену.

Итак, что же произошло?

«Поведение вашего сына было мне вполне известно и не могло быть для меня безразличным…»

Александр Сергеевич не считает нужным скрывать причины, объясняющие недавнее внимание Натальи Николаевны к Дантесу: красивая наружность, несчастная страсть двух лет всегда произведут некоторое впечатление на сердце молодой особы; тогда муж, если он не глупец, станет, вполне естественно, поверенным своей жены и хозяином ее поведения.

«Случай, – продолжал Пушкин, – который во всякое другое время был бы мне очень неприятен, счастливо вывел меня из затруднения. Я получил анонимные письма. Я увидел, что время пришло, и я им воспользовался. Вы знаете остальное».

Настало время сказать открыто, какое поражение потерпели Геккерены, затеявшие сватовство к Екатерине.

«Я заставил вашего сына сыграть роль столь нелепую и столь плачевную, что моя жена…»

Перо в нерешительности остановилось. Речь опять пойдет о Таше. Нужно взвесить каждое слово…

А из-за закрытых дверей гостиной отчетливо доносятся голоса. С утра и до ночи там идут разговоры о свадьбе, о приданом. О чем там сейчас спорят? Таша никак не может понять, почему Коко пренебрегает для выездных платьев палевым цветом. Ведь палевое больше всего к лицу темным шатенкам. Так говорит Таша сестре-невесте, и голос ее совершенно спокоен. Нет ей теперь никакого дела до изобличенного в трусости Дантеса.

Александр Сергеевич опять взялся за перо:

«…моя жена, изумленная такой пошлостью, не могла воздержаться от смеха, и сердечное волнение, которое, быть может, она ощущала при виде этой великой и возвышенной страсти, угасло в самом спокойном и вполне заслуженном отвращении…»

С Дантесом покончено! «Великая» и «возвышенная» страсть всегда была только пошлым волокитством. Теперь и Таша это поняла. Пора рассчитаться со стариком. Пора раздавить ядовитую гадину.

«Но вы, барон? Какова была ваша собственная роль во всем этом деле?»

Пусть узнает негодяй, что все его мерзости раскрыты. Растут в письме грозные обвинения: это он, старый развратник, подстерегал Наталью Николаевну во всех углах, чтобы говорить с ней о сыне, якобы умирающем от безответной любви. Он нашептывал Таше: «Верните мне сына» – и направлял все поведение молодого человека.

Ничего не позабыл поставить в счет Александр Сергеевич из того, в чем чистосердечно призналась Таша. Когда прочтут эти строки Геккерены, пусть знают – писавший пользуется полным доверием жены. Иначе откуда ему узнать об их гнусностях? Жена, искупая свое прежнее легкомыслие, ныне вручила мужу защиту своей чести и ему на суд отдала своих обидчиков. И муж вершит суровый суд. Непоколебимая вера в Ташу водит пером поэта!

Закончив грозное обвинение Луи Геккерена в сводничестве, Пушкин продолжал:

«Но погодите – это еще не все… Вернемся к безымянным письмам. Вы догадываетесь, что они вас касаются…»

Пусть узнает старый пасквилянт, что он уличен и разоблачен до конца. Пусть знает, что Пушкин может проследить действия негодяев день за днем.

Наташа и здесь помогла. Она помнила очень хорошо, что главные решения, продиктованные из Зимнего дворца, были приняты у Геккеренов на следующий день после того, как он читал у Вяземских из «Капитанской дочки». А читал он первого ноября. Следовательно…

«2 ноября, – писал Пушкин, – вы имели с вашим сыном, вследствие одного разговора, новость, которая доставила вам много удовольствия… Он сказал вам, что жена моя боится скандала и что она теряет голову. Тогда вами было решено нанести окончательный удар».

Александр Сергеевич перечитал написанное, еще раз обдумал. Все, что касается закулисной стороны сватовства Дантеса, его переговоров с Адлербергом, он объявит в свое время и иначе. Перечеркнул только что написанные строки, заменил их, не колеблясь, короткой фразой: «Анонимное письмо составлено вами…»

Письмо, испещренное поправками, превращалось в черновик.

«Меньше чем через три дня поисков…» – продолжал Пушкин и опять тщательно зачеркнул конец фразы, а поверх строки вписал: «Я знал, чего мне держаться…»