Алексей Новиков - Ты взойдешь, моя заря!

Михаил Глинка всерьез собирался диктовать самому Жуковскому. Он в самом деле собирался стать диктатором, этот строптивый музыкант, не представивший ни одной оперы ни в один театр.

А Жуковский, так преждевременно сообщивший императору о предприятии, был застигнут врасплох вопросом Николая Павловича:

– Как идут дела? Помнится, хвастал, что будет у нас новая опера об Иване Сусанине?

– Справедливо, ваше императорское величество. Мне уже привелось слышать кое-что из музыки.

– Сочинитель кто?

– Из смоленских дворян… Для усовершенствования музыкальных знаний провел более трех лет в Европе. Граф Виельгорский возлагает большие надежды…

Император был в хорошем расположении духа. Случайно встретив Жуковского во дворце, он охотно слушал рассказ поэта.

Николай недавно посетил Нижний Новгород – родину Кузьмы Минина, а затем и Кострому – родину Ивана Сусанина. Казалось, бы, такое путешествие должно было вдохновить поэтов. Но лишь один Нестор Кукольник ответствовал желанию монарха драмой «Рука всевышнего». Никто еще не решался воспеть подвиг Сусанина. Василий Андреевич перешел к патриотическим идеям будущей оперы.

– Знаю, знаю, – прервал император. – Ты давно внушаешь эту мысль. Одобряю твои труды.

– Признаюсь, однако, ваше императорское величество, что не могу ручаться за успех, – продолжал Жуковский. – Многое еще неясно и самому сочинителю музыки.

– Пусть трудится, – сказал император. – Тебе надлежит продолжить попечение.

– Воля вашего величества для меня священна. Но, взяв на себя сочинение поэмы для этой оперы, я с грустью вижу, что не имею дара драматического писателя…

– Кого же предлагаешь?

– Барона Розена, ваше величество. Он силен в стихе не меньше, чем в искусстве драмы. Не сомневаюсь, что барон вложит в поэму глубокие чувства верноподданного.

– Главное – поэма, – подтвердил император. – Одобряю твой выбор. На Розена можно положиться. Верю, что и ты ему поможешь.

Теперь Василию Андреевичу оставалось только передать разговор барану Розену, личному секретарю наследника престола. Егор Федорович Розен, поэт и драматург из обрусевших немцев, быстро понял все выгоды и преимущества работы, желанной самому государю. Патриотические чувства остзейского барона тотчас вспыхнули.

– Поэма будет высший сорт поэзии, – отвечал он Жуковскому. – Но кто переложит мои стихи на музыку?

– Дело не в музыке, но прежде всего в поэме, – разъяснил Василий Андреевич. – Вспомните, Егор Федорович, что сам государь недавно посетил Кострому. А музыку сочиняет некий господин Глинка. Может быть, вам приходилось слыхать его романсы?

– Бессомненно…

– Да, – протянул Жуковский, – очень хорошие романсы. А опера должна быть еще лучше. Но повторяю – не музыка будет делать погоду. Кукольник уже заслужил благоволение монарха своей драмой. Вам, барон, предстоит стяжать лавры поэмой.

– За мной дело стоять не будет.

– И прекрасно! На днях познакомлю вас с музыкантом. Глинкой… Кстати, – Жуковский приостановился, – показался мне господин Глинка строптив и несговорчив, но тут уж я надеюсь на вас, Егор Федорович.

– Как говорится по-русски, придет коса на камень.

– Вот-вот! – обрадовался Жуковский. – И помните: главное – поэма.

Василий Андреевич будет направлять перо поэта. С другой стороны, он не будет непосредственно участвовать в создании этой сомнительной оперы. Музыка, конечно, не делает погоду, но вдруг не угодит императору? Веет от этой музыки, как и от самого музыканта, духом непокорства.

Василий Андреевич поведет беспроигрышную игру. На случай, если музыка действительно не угодит монарху, он, Жуковский, не будет связан ни с замыслом, ни с намерениями господина Глинки. При благополучном исходе Василий Андреевич останется искренним другом молодого таланта. А покровительство отечественным талантам всегда было общепризнанной привилегией маститого поэта.

Жуковский медленными шагами прохаживался по кабинету. Может быть, втянуть в это дело Пушкина? Участие его в поэме, пусть даже малое, придаст широкую огласку предприятию среди бесчисленных почитателей поэта. С этим приходится считаться. И сам Пушкин даст доказательства своих верноподданнических чувств. Давно бы пора искупить ему свои грехи перед престолом.

– В самом деле, не привлечь ли эту ветреную голову? – вслух спросил себя Жуковский.

Он долго ходил с трубкой в руке, но так и не нашел желанного хода. А может быть, помешала праздничная суматоха. Во дворце шли рождественские балы, столица готовилась к встрече Нового года. Словом, даже поэт-отшельник был вовлечен в праздничный круговорот.

Именно в это время в книжных магазинах столицы стали продавать «Историю пугачевского бунта». Пушкин размышлял над задуманным романом.

Осенние прострелы сменились у Луизы Карловны Ивановой зимними ревматизмами. Она пила декокты, употребляла одной ей известные целебные мази, но так и не могла покинуть постель. Почтенная вдова нуждалась в уходе и боязливо смотрела на дочь.

– Ты не покинешь меня, Мари?.

– Что вы, маменька! Как вы могли об этом подумать?

Луиза Карловна до того поражена, что перестает стонать.

– О мое дорогое, мое любимое дитя!

Так говорит почтенная вдова, но, признаться, ничего не понимает. Мари третий день безотлучно сидит дома, не ездит даже к Стунеевым. Она собственноручно варит для матери кофе, подает лекарства и все это делает с таким веселым лицом, будто только и мечтала определиться в сиделки.

Многое испытала в жизни Луиза Карловна и приобрела драгоценный опыт. Она насквозь видит каждого жильца, самой плутоватой кухарке редко удается скрыть от нее сэкономленный пятак, а вот младшей своей дочери она, оказывается, до сих пор не знала.

Луиза Карловна не подает виду, но внимательно наблюдает.

Если Мари не занята уходом за матерью или по хозяйству, она садится у окна с книжкой в руках. Тогда новая тревога одолевает почтенную вдову: никогда Мари не любила книжек.

Но Мари и не читает. Перевернет одну-две странички и долго смотрит в окно. Книги вообще ей больше не нужны: ни те, которыми усиленно снабжает ее Мишель, ни сама «Прекрасная персиянка», так долго служившая спутницей жизни.

Машенька не могла бы сказать, когда ей привелось впервые прочесть волшебные слова. Может быть, это было тогда, когда Мишель старательно объяснял ей, как надо петь любовный романс, или тогда, когда он был так искренне опечален ее отъездом на Пески. Может быть, она прочитала эти слова в ту минуту, когда он рассказывал ей об Елене Демидовой… В одну из этих минут Мари медленно, чуть не по слогам, прочла: «Он в меня влюблен!»