Алексей Новиков - Ты взойдешь, моя заря!

– Удивительно! – признался Алексей Степанович. – Мне и в голову этакое никогда не приходило. А Мари? Что думает она, плутовка?

– Мари, кажется, согласна… Боюсь, что она сама начнет теперь влюбляться. Значит, думать за нее приходится нам. Каково состояние Мишеля?

– Откуда же мне знать? Имение есть и, кажется, неплохое.

– А велика ли у них семья? – допрашивала Софья Петровна.

– Вот уж не скажу, прошу прощения. И насчет капиталов тоже не знаю. Осталась от отца какая-то тяжба в сенате; если выиграют, должны получить изрядный куш. Впрочем, все это воздушные замки. Выдавать Мишеля за миллионера не собираюсь, и ты не обольщайся.

– Трудное дело, – Софья Петровна задумалась: неужто Мари теряет шанс?

Но полковник сбил ее мысли:

– Какой же романс написал этот разбойник для Мари?

– Бог мой! – Софья Петровна не могла больше стерпеть. – Лезет же в голову человеку подобный вздор! Надеюсь, вы сохраните до времени тайну Мари? – и она решительно отвернулась от супруга.

Наутро Алексей Степанович был свободен от службы. За завтраком он поглядывал то на Мари, то на Мишеля с видом заговорщика.

– Говорят, родился новый замечательный романс?

Мари вспыхнула. Софья Петровна сказала строго:

– Алексис, о чем ты болтаешь?

– Да что же я такое сказал? – защищался полковник. – Давно ли запрещено спрашивать о романсах?

– Романс действительно имеется, – сказал Глинка и посмотрел на невесту, – однако находится в полной собственности Марьи Петровны.

Мари покраснела еще больше: так трудно расстаться с тайной сердца!

– Почему же вы прячете это таинственное сокровище? – полковник обращался и к Глинке и к свояченице.

Мари на секунду задумалась: не надо ли еще раз помочь жениху?

– Мишель, – сказала она, преодолевая смущение, – я ничего не скрываю ни от Софи, ни от Алексиса, пусть они получат удовольствие от вашей пьесы.

– Она принадлежит вам, Мари, и в вашей власти ею распорядиться.

Полковник завладел романсом, и вскоре в гостиной началась репетиция. Пел Алексей Степанович. Софья Петровна аккомпанировала. Глинка сидел с невестой на дальнем диване.

– Михаил Иванович, – воззвал к нему певец, – вот тут, где впервые трепещет сердце, не к месту ли будет тремоло? Как ты думаешь?

– Согласен, безусловно согласен, – отвечал Глинка, глядя на Мари и ничего не понимая.

– Мишель, – снова раздался голос Алексея Степановича, – неужто у тебя нет ни одного замечания к тому, как я пою? Впервые такое вижу. А что, если взять здесь форте? – деловито продолжал полковник.

– Где здесь? – откликнулся Глинка.

– Где, где! – сердился полковник. – Неужто не понимаешь? Конечно, на любовном признании! Непременно пущу на форте.

– Любопытно было бы узнать, Мишель, почему именно этот романс посвящен нашей малютке? – спросила Софья Петровна.

– Софи! – умоляюще воскликнула Машенька и в смятении убежала из гостиной.

– Какой она ребенок! – рассмеялась Софья Петровна.

Она нашла младшую сестру в гардеробной и долго не могла ее успокоить.

Потом поздравляли жениха и невесту. Но было условлено, что дело будет держаться в секрете до официального объявления. Мари надо было получить согласие Луизы Карловны, а Мишелю – написать в Новоспасское. На семейном совете было решено, что для свадьбы необходимо выждать окончания годового траура по отце жениха.

Мари с непривычки ужасно конфузилась и делала попытки спастись бегством. Она успокоилась только тогда, когда разговор перешел на другие темы.

– Этакий ты счастливец, Мишель! – говорил полковник. – Покровительствует тебе Жуковский, а теперь пишет поэму Розен. Знаешь ли ты, что он приближен к особе наследника цесаревича?

Глинка не слушал. Он любовался Мари и тем детским любопытством, с которым она внимала речам Алексея Степановича.

Впрочем, имя Розена дошло наконец до его сознания. Сегодня было назначено с ним очередное свидание.

Мари провожала его в передней. Невеста, не таясь, ответила на поцелуй.

– Ох, уж этот мне Розен! – Глинка вздохнул.

– Но ты должен помнить, милый, – сказала Мари, – что барон состоит при особе наследника. Подумать только!

– Прелесть моя! Будь Розен хоть китайский император, я не простил бы ему, что он отрывает меня от тебя. Страшно подумать: ведь я расстаюсь с тобой первый раз!

– А кто же ездил так часто к Виельгорскому, Одоевскому, Демидовым?

– То было раньше… Сегодня я впервые покидаю мою невесту. – Ему хотелось повторять и повторять это слово, означавшее начало новой жизни.

А невеста была готова всем пожертвовать для славы жениха. Слово «жених» в устах Мари прозвучало так, словно услышал Глинка неведомую симфонию.

– Вечером мы опять будем вместе, – продолжала Мари и, оглянувшись на открытую дверь, стыдливо, неловко, но крепко его обняла.

– Теперь мы будем вместе всю жизнь, – отвечал Глинка. – Благодарю тебя за то, что ты существуешь, за то, что встретилась мне, за то, что любишь… – Мари закрыла ему рот узкой ладонью и ласково подтолкнула к дверям.

–…Готово! Давно готово! – встретил Глинку барон Розен. – Я, как фокусник, вытаскиваю из карманов мои русские стихи. Надеюсь, вполне примерился к вашим пожеланиям?

Глинка стал читать.

– Я полагаю, Егор Федорович, вам бы следовало ближе придерживаться плана оперы. Ведь музыка моя в большей части готова.

– Разве мои стихи нарушают заданный мне метр? – удивился Розен.

– Готов подтвердить, что ваши стихи точно совпадают с заданными метрами. Но дело не только в метрах. План намечает идею, сущность и содержание драмы.

– План, план! – повторил Егор Федорович. – Вы есть музыкант, Михаил Иванович, мне принадлежит поэтическое вдохновение.

Барон Розен щедро рассыпал дары этого вдохновения, но он не мог написать и нескольких строк, чтобы Сусанин и его земляки не обратились мыслями к царю. Домнинцы то и дело, чаще всего без всякого повода, начинали молиться за царя, а закончив пышную, истинно русскую, по мнению Розена, молитву, начинали не менее пространно излагать свои мысли о преимуществах самодержавной власти. Потом они хором объявляли о своей неугасимой любви к монарху, чтобы начать заново молитвы и славословия.

Стихи на эти темы Розен сочинял с удивительной быстротой и в любом количестве.

Умудренный житейским опытом музыкант понимал, что он не властен умерить верноподданнические чувства секретаря наследника русского престола. Глинка действовал обходом. То оказывалось, что стихов написано излишне много и для них не хватит музыки. Но монологов, диалогов, реплик и хоровых текстов, трактующих о царе, все-таки оставалось так много, что Глинка пускался на новые хитрости.

– Вот здесь, Егор Федорович, у вас стих начинается со слова «царь», а мне надобно, чтобы звучало «и».