Жозеф Кессель - Всадники

Одновременно с этими движениями и жуткими акробатическими номерами, к которым непривычны были ни мышцы, ни нервы, ни глаза, ни инстинкт степного пастуха, надо было наставить, провести удержать и поддержать коня, тоже привыкшего только к степным краям.

Сначала всякий раз, когда ему казалось, что препятствие непреодолимо, что ловушка захлопнулась, Мокки в поисках помощи, в поисках спасительного совета вглядывался в лицо Уроза. Ни разу не дождался он ответа. Уроз собирал воедино все свои силы, чтобы удержаться в седле, чтобы бороться с усталостью, жаром, болью, толчками от безжалостных подъемов и спусков. Ничего другого для него не существовало. Лицо его было непроницаемо. Взгляд – отсутствующий.

И Мокки перестал обращаться к этой маске. А чувство одиночества в столь опасном месте удвоило его страх. Страх же породил ненависть. Мысленно он говорил Урозу: «Это ты придумал такой безумный поход. А теперь вот сидишь, безразличный к опасностям, которым подверг и меня, и этого великолепного коня. Будь же ты проклят!»

Шли часы. Солнце меняло положение. А вокруг царил все тот же хаос скал, гребней, пиков и извилистых ущелий, подобных огромным уродливым, исковерканным тискам.

И был такой черный, длинный тоннель, где слышался шепот духов, населяющих недра гор.

И встретился им такой крутой подъем, что пришлось снять с Джехола весь груз и оставить на милость гор скарб, одежду, одеяла и пищу.

А карниз, которого они достигли в сумерках и откуда они, наконец, увидели долину, был так узок, что Мокки, спускаясь по горным спиралям, часто вынужден был закрывать глаза, чтобы не поддаться зову пропасти, по зубчатому краю которой он ступал.

Пока они находились на грани жизни и смерти, ни Уроз, ни Мокки, ни Джехол не испытывали желания пить. Но когда они достигли площадки, жажда буквально овладела ими. Из них троих лошадь была наделена более тонким чутьем, более мощным инстинктом. Уроз и Мокки знали это.

Джехол поднял свою длинную голову и медленно-медленно описал ею полукруг. Ноздри и губы его, покрытые сухой желтой корочкой, шевелились, принюхиваясь к легкому вечернему ветерку. Уроз и Мокки смиренно ждали его решения. Наконец, конь тихо заржал, двинулся вперед, ускорил шаг, а потом вообще перешел на рысь. Чтобы поспеть за ним, Мокки пришлось бежать. Каждый толчок болью отдавался в измученном теле Уроза. На каждый шаг горло Мокки, пересохшее настолько, что слюна там уже не выделялась, реагировало хриплым звуком. Ни тот, ни другой этого не замечали. Им казалось, что к шороху ветра в кустах примешивается какой-то другой чудесный звук. Шелестели не только листья и ветки. Шелестела также, скорее даже пела волнующим, ни с чем не сравнимым голосом, текущая вода.

Наконец, эта песня стала прекраснейшим в мире гимном, громом, грохотом. И вот в расщелине скалы показался водопад. Вода падала с большой высоты; отверстие, откуда она выходила, располагалось на полпути между основанием и вершиной скалы. Освещавшие ее лучи заходящего солнца превращали вытекавшие из чрева горы струи в кипящее золото с алым оттенком. Потом светлая волна уходила в тень и разбивалась там о камни, падая в огромный темный водоем, созданный ею на протяжении веков, оттуда перетекала в другую впадину, менее глубокую, затем в третью и так далее, пока поток не выбегал в долину, где тек быстро, но уже спокойно. Последний естественный резервуар находился почти на уровне земли.

Лошадь первой опустила голову, за ней – Мокки, которому ледяная, обжигающая слизистую оболочку вода тут же наполнила рот. Он обо всем забыл и стал счастлив, как растение, изнывающее от бесконечной засухи и вдруг напоенное обильным дождем. И даже удара плетки по шее почти не почувствовал. Второй удар разорвал ему ухо. Мокки выпрямился, все еще не понимая, в чем дело.

Джехол все еще продолжал пить, а над ним на одном стремени стоял Уроз. Стоял и ждал. Его пепельного цвета лицо, провалившиеся, пылающие глаза, бледные запекшиеся губы испугали саиса больше, чем плеть, свистящая над головой. На ощупь, так как глаза ему застилала красная пелена, он отцепил от пояса бурдюк из козлиной шкуры, опустил его в воду и положил, полный сверкающей, льющейся через край влаги, на седло хозяину. Уроз пил очень медленно, чуть ли не по капле. Казалось, он дает таким образом урок Мокки. На самом же деле ему просто было трудно поднять бурдюк и наклонить его ко рту.

В воздухе резко похолодало. Порывы ветра были короткими, но от кустов, травы и воды поднялся печальный, загадочный шум. Шум вечернего ветра, предвещающего холодную ночь. Широко взмахивая крыльями, орлы полетели к вершине горы, склоны которой солнце уже не освещало. Там, где только что была вода, теперь зияла черная дыра. Мокки следил за полетом птиц к гнездам и думал о том, что впереди у него с Урозом долгие-долгие часы, на протяжении которых им предстоит ждать восхода солнца, ждать в этой высокогорной долине, в темноте и холоде, без пищи и одеял. Ведь добро их полетело в пропасть, когда потребовалось облегчить лошадь. Теперь у них не осталось абсолютно ничего, чтобы укрыться от ночного холода.

– Если на этот раз я стану ночью замерзать, что будешь делать? – спросил неожиданно Уроз.

– Ничего, – ответил Мокки.

– Потому что смертельно меня ненавидишь или чтобы заполучить коня?

– И то, и другое, – ответил Мокки.

Несмотря на всю свою усталость, Уроз на какое-то мгновение обрадовался. Он заставил Мокки сказать то, что хотел услышать. И сказал:

– Хорошо. Поехали.

Надо было ехать, потому что боль усилилась. Шины на сломанной ноге давным-давно съехали. Острые края кости разрывали плоть, усиливали жар. От этого источника страданий исходили горячие потоки боли, превращавшиеся в сознании Уроза в ветви с нестерпимо острыми отравленными шипами. Их обжигающий яд проникал во все мышцы, во все внутренности, во все суставы. Щиколотка и коленная чашечка болели так, что невозможно было ими прикоснуться к боку коня. А что такое всадник без коленей? Все дрожало перед глазами, все кружилось в голове: темная масса кустов, уши Джехола, силуэт, в котором он уже не узнавал Мокки, и когда от особенно сильного толчка голова его отбрасывалась назад, небо опрокидывалось, осыпая его своими первыми звездами. Будто огненными камнями. Одновременно обручи лихорадки оглушительно стучали где-то рядом с висками.

Зато с необычайной до этого остротой воспринимал теперь Уроз запахи. Он различал доносимые издалека ароматы трав, древесной коры и даже воды. В ветре с гор он различал даже запах различных камней. Вдруг он поднял голову и стал принюхиваться к темноте. Оттуда навстречу ему потянуло чем-то отличным от запахов растений, речки и камней. Он подумал вслух: