Евгений Салиас - Свадебный бунт

А между тем, дела шли как по маслу, и весь Астраханский край был доволен и очень любил своего воеводу. При нем совершалось менее беззаконий, воеводское правление менее теснило и обижало обывателей, а подьячие менее привязывались ради лихоимства к приезжим гостям и купцам, которых бывало постоянно очень много в городе, со всех концов света, как из Персии, или Бухары, или Крыма, так и из Греции, Англии и Голландии.

За несколько лет управления Ржевский не воспользовался ни рублем, тогда как лихоимством мог бы нажить громадные деньги. Астрахань была единственным торговым центром всего юга России, где купец-голландец сталкивался на одном базаре с купцом-бухарцем.

В это утро Ржевский был в особенно добродушном настроении духа. У него случилось особенно приятное происшествие в доме. Диковинный даже для Астрахани пестрый чапур [1] Чапур, чапура, чепур — название цапли в местном говоре. В тексте, скорее всего, речь о рыжей цапле, Ardea purpurea ( прим. верстальщика ). , наседка, вывела и уже гуляла в клети с дюжиной таких же, как и мать, красноватых чапурят. Два года не давалась воеводе эта затея, и все приятели убеждали его, что неслыханное дело вывести дома, как простую птицу, выводок таких чапурят.

Воевода, толстый, полусонный на вид, расселся теперь грузно в большом кресле, вытянув толстые ноги и положив толстые красноватые руки на колени. Перед ним стоял посадский человек, хорошо ему знакомый астраханец Носов. Воевода давно знал Носова и изредка, раза два в год, беседовал с ним, когда у Носова было какое дело до правления и ему приходилось являться. Но каждый раз после этих бесед некоторое раздумье нападало на ленивого и сонливого воеводу.

— Чудной человек, — думал он и шептал по уходе Носова.

Воевода был прав.

Посадский Носов, с прозвищем «Грох», смысл которого был никому неизвестен, без сомнения, был человек странный, или «чудной», как говорит народ.

Носов был уроженец астраханского пригорода. Когда ему было двадцать лет, он лишился отца, остался один в небольшом домишке и продолжал мастерство своего «тяти», строил лодки, ладейки и душегубки, но относился к этому делу холодно и равнодушно. Скоро он бросил отцово мастерство и пошел в наймы к богатому рыботорговцу Тихону Лошкареву, у которого на рыбном промысле было более полуторы тысячи рабочих и громадный денежный оборот. Всем было известно, что у Лошкарева денег куры не клюют. После двух, трех лет службы у богатого рыботорговца Носов исчез из Астрахани, но, вернувшись снова лет через пять, купил землю, и уже в самом городе, в Шипиловой слободе, выстроил себе большой дом и приписался в посадские люди. Вскоре после того женился он на дочери армянского купца и зажил мирно и богато, стал сразу человеком, всюду знаемым. Всего было у нового посадского Носова вдоволь. Никаким делом, никаким мастерством или торговлей он не занимался, а тратил много; очевидно, он владел капиталом и работать не хотел. Красавица жена его обожала, двое детей с мамушками жили как боярские дети. Половину дня Носов читал книги и почти половину посвящал на игры с детьми или на заботы о них. Говорили, что деньги Носова «от своих» согласников явились. Носов был старовер.

Но за последнее время, с самого возвращения в Астрахань и затем женитьбы, Носов будто переменился нравом. Бед у него никаких не было, и должен бы он считать себя счастливым человеком, Богом взысканным. А между тем, Носов всегда, почти ежедневно, ходил сумрачный, угрюмый, темнее ночи, точно будто ни весть какая беда стряслась над ним вчера или должна завтра стрястись. Будто он ждет горя какого или, того проще, есть на совести у него страшное дело.

Довольно долгое время астраханцы так и думали, так и решили, что когда Носов безвестно пропадал, то совершил какое-нибудь злодеяние, убийство, этим самым душегубством разжился и явился строить себе домину в городе.

Но это мнение недолго держалось. Всеми уважаемый в городе старик, раскольничий протопоп, к которому аккуратно два раза в год являлся на исповедь Носов, ручался всем и каждому, что не только у Носова нет на совести ничего черного и худого, но давай Бог всякому быть таким христианином, таковым гражданином и семьянином, да и к тому же таким умницей, как этот сумрачный «Грох».

Не зная, как объяснить эту вечную угрюмость человека хорошего, порядливого и даже радушного у себя со всяким гостем, готового всегда услужить всякому в малом деле, астраханцы определили себе нрав и поведение Носова словами «чуден человек» и на этом успокоились, будто все объяснили.

Часто, однако, в городе говорили обыватели друг дружке:

— Что ты насупился, как Носов, пригорюнился? Чего изподлобья смотришь, будто Грох? Смотри-ка, темнее ночи. Подумаешь — сам Грох.

Даже молодая жена Носова, которую он любил и никогда ни разу пальцем не тронул, а баловал всячески, знала лишь отчасти источник мужниной тоски. Она знала, что когда Носов отсутствовал из Астрахани, то много странствовал по России и долго пробыл в Петербурге, выжидая случая повидать царского любимца Александра Даниловича Меншикова. Он достиг своей цели, виделся с новоиспеченным вельможей и беседовал с ним… Зачем астраханец Грох полез к Меншикову и о чем беседовал, — осталось тайной Гроха. Но из приемной вельможи вышел и вернулся в родной город уже другой человек, угрюмый, мрачный, озлобленный…

Теперь Носову было тридцать лет. Он был довольно моложав на вид, с неправильными чертами лица, но все-таки казался красивым, благодаря смелому, острому как нож взгляду карих глаз, под мохнатыми черными бровями. Одевался Носов всегда не только опрятно, но даже щегольски, был вечно спокоен и в движеньях, и в речи, и в походке. Даже в приеме говорить и беседовать он был особенно, будто умышленно, сдержан, тих и сосредоточен. Собой он владел, как будто в невидимые кандалы сам себя заковал. Какая-либо страшная нечаянность, заставлявшая всех перепугаться, приводившая и умных да твердых в переполох, на Носова будто не действовала. Он оставался спокоен, и ни одна черта в лице его не двинется, когда, случалось, смелые потеряются и зашвыряются…

Только в одном случае Носов оживлялся, начинал быстрее двигать руками, возвышал голос, а на бледном лице выступал румянец. Бывало это только во время беседы с властями, когда его собеседник будто затрогивал больное место души этого загадочного человека. Так бывало с Носовым всегда при появлении его у воеводы по какому либо делу. Каждый раз Ржевский заговорит с Носовым о чем-нибудь, помимо домашней птицы, передаст какой-нибудь слух или указ из далекой столицы и захочет узнать, как умница Носов отнесется к делу. Каждый раз начинались между ними беседы. В спор они перейти не могли, потому что воевода больше поучал будто заранее сложенными речами или сидел сонливо, моргая глазами и, невидимому, как бы даже не слушая, когда ему говорили.