Александр Филимонов - По воле твоей. Всеволод Большое Гнездо

Юрята засмеялся, заметив, что Добрыня при словах брата тоже насторожился. Только Борис — понарошку, как всегда, а Добрыня — по-настоящему. Тоже как всегда.

— Не кривые и не горбатые. Девки — хоть куда. Дочерей воеводы вы ведь знаете?

Юрята с удовлетворением заметил, что выражение озабоченности сошло с их лиц. Теперь в глазах сыновей было одинаковое любопытство.

— А то — смотрите. Если эти не нравятся, других найдем. Искать, что ли, других-то?

— Нет! Не надо искать! — сказали оба одновременно. Переглянулись и засмеялись.

— Ну, значит, не будем искать. Мы с матерью так выбрали: тебе, Добрыня, — Владу, а тебе, Борис, — Орину. Глядите, если эти не годятся, у Ратишича еще есть две, — сказал Юрята. — Он, воевода-то, правда, говорил, что те обе у него уж назначены, не сказал только — кому. Но я думаю — нам не откажет, если которому из вас старшая дочь будет по душе.

— Да нет, отец. Я согласен. Мы согласны, — глянув на Добрыню, сказал Борис.

Они оба еще раз переглянулись. Встали, вышли из-за стола, разом поклонились Юряте.

— Спасибо, отец.

У Юряты даже слезы на глаза навернулись и горло перехватило сладкой удавкой. Он уже не помнил, когда такое с ним бывало. Дождался, пока горло отпустит. Поглядел еще раз на сыновей. Поглядел на стол.

— Давайте-ка, сынки, выпьем, — сказал он.

Великий князь ехал впереди, рядом с княжичем Константином. Сразу за ними держались Добрыня, которому не полагалось далеко отходить от воспитанника, и Прокофий — на правах старшего ловчего, а уж за ними — бояре и гости великого князя: оба зятя его, князья Ростислав Ярославич и Ростислав Рюрикович, и сын Глеба Рязанского, князь Святослав. Следом тянулся по первому снежку санный обоз с сетями и тенетами для зайцев, разным прочим припасом. Выжлятники держали на сворках по десятку — не меньше — гончих. На всякий случай в санях везли медвежьи рогатины, сулицы, луки со стрелами. Мало ли какой зверь попадется — может, и лось, может, сам буйвол. Его тенетами не поймаешь.

Накануне, когда Всеволод Юрьевич обсуждал с Прокофием завтрашнюю охоту, ловчий все переживал, что издох пардус. Он и был какой-то не очень здоровый с виду, но все же летом его удалось опробовать на олене. Он оленя взял, но потом улегся и долго не желал подниматься. Великий князь приказал беречь зверя, кормить отборным мясом. Хотелось посмотреть, каков будет этот пардус зимой. Не то чтобы Всеволод Юрьевич так нуждался в ловчем звере — с ним больше хлопот, чем пользы от него, а уж собак вместе с ним на ловлю и брать не думай. Забудут и про зайцев, и про оленей, только и станут голосить на пардуса. А он — на них ощериваться, уши прижимать. Нет, не для добычи хотел взять великий князь диковинного зверя по первому снегу. А хотелось полюбоваться, как он станет выглядеть — желтошкурый, в черных пятнах, телом переливчатый — на белоснежном покрове. Может, захочет в пушистом снегу поваляться, как котята валяются на ковре, — тоже будет красивое зрелище. Ибо ловля звериная — развлечение не только для тела, но и для души. И вот — пардус издох, как раз перед первым снегом. Шкуру содрали, отдали скорнякам. Будет теперь возле постели князя на полу лежать — тоже красиво.

Оба Ростислава приехали с женами — дочками великого князя. Святослав же Глебович прибыл во Владимир еще в начале осени — жаловаться на старших братьев из-за какой-то ничтожной причины, но ответа на свою жалобу не получил, ждал, ждал, вот с тех пор так и зажился. Не понимал князь Святослав, что по мелочам великому князю жаловаться на братьев нельзя. Всеволод Юрьевич сначала про него забыл, потом как-то увидел и удивился: неужели еще не уехал Святослав? Решил гнать домой. Но тут один за другим приехали зятья. Оба Ростислава цену рязанскому князьку знали, не прочь были над ним понасмешничать, обращались весьма непочтительно, а он вроде бы не обижался. И Всеволод Юрьевич решил: ладно, можно свозить его, Святослава Глебовича, еще и на ловлю — все будет зятьям развлечение.

Хотелось великому князю и дочерей своих взять с собой, но мать не отпустила. Сидят сейчас, наверное, все вместе, рассказывают новости, с маленьким Георгием забавляются, а может, и слезы льют. За эти дни столько пролили уже! Княгиня даже лицом чуть опухла. Оно и понятно: обе — ее любимицы, родная кровиночка — живут далеко в чужих землях, за мужьями и, шутка сказать, в свои отроческие лета — уже женщины, скоро, того и гляди, матерями станут, сделают великого князя и княгиню дедом с бабкой. Живут дочери, правда, хорошо, грех жаловаться. Мужьям полюбились. Особенно Верхуслава с Рюриковым сыном — как два голубя воркуют, не поймешь — то ли муж с женой, то ли старший брат с юной сестричкой. Рано, рано, конечно, отдали их обеих. Да ведь все равно — отдавать, а зато теперь они уже привыкли и, похоже, не жалеют.

Зятья тоже не жалеют — лестно им иметь такого тестя. С юным Константином тоже разговаривают уважительно. Это хорошо, значит, понимают молодые князья, что настанет время — и придется им ходить в воле Константиновой. А он-то хоть каждому из Ростиславов едва до пояса достает, но тоже, кажется, это понимает. У великого князя сердце радуется: сын растет такой, какого хотел. Он все в свои руки возьмет.

Но еще не скоро, конечно. Еще пока великий князь сам подержит власть в своих руках. Ничего нет этого слаще. Невозможно себе уже представить, что смог бы, например, вот так ехать за кем-то, как сейчас за ним, великим князем, едут. А ведь когда-то было.

Ощущением своей власти Всеволод Юрьевич дорожил, и с годами знаки уважения к этой власти, а значит, и к нему лично, выраженные другими, доставляли ему удовольствия не меньше, а больше, чем было в молодости. Иногда даже на такой пустяк, как на князя Святослава Глебовича, хотелось посмотреть с ответной теплотой: надо же, издалека прибежал, чтобы покорность свою показать, пожаловаться на обиды. Как маленький мальчик прибегает в отцу.

Что ж, не один Святослав Глебович так. Летом приехали к нему с тем же самым гордые Ростиславичи — Рюрик и Давид. Славные князья, воспетые сказителями отважные воины, жестокие правители. Ведь было время — как Рюрик половцев бил, а Давид со своих подданных головы снимал! А пришла пора — и кинулись к великому князю с жалобой на Святослава Киевского. Тот-де решил, что в Смоленской земле и его вотчина есть, объявил братьям, что собирается часть смоленских земель под себя взять. Ну и защищайте свою собственность! И сил хватит со Святославом справиться. А побежали во Владимир: заступись, князь Всеволод! Не столько Святослава испугались, сколько великого князя не захотели сердить усобицами. Пришлось на киевского властителя с гневом воздвигнуть брови: что ты, князь Святослав? Киева тебе мало? Не зарься на чужое, не нарушай мира! На столь любезный твоему сердцу киевский стол ты, князь Святослав, сел потому, что обещал ничего больше у Мономаховичей не требовать, а мы тебе поверили. Не прикажешь ли начать войну?