Борис Тумасов - Кровью омытые. Борис и Глеб

В церкви малолюдно, свечи горят кое-где перед образами, и в храме полумрак. Скучно Георгию, он зевал, чистил нос пальцем, на редких прихожан заглядывался. Вот его глаза остановились на девчонке годами с него в коротком тулупчике и темном платочке. Чем она заинтересовала Георгия, он и сам не понял, но когда из церкви выходил, ноги сами собой понесли его вслед за ней. Георгий то обгонит девицу, то приотстанет, а она его будто не замечает. Наконец изловчился Георгий, в очи ей заглянул. Они у нее голубые и бездонные, такие, что Георгий утонул в них.

Ойкнул отрок, и сердце у него забилось по-особенному. Девчонка остановилась на Подвальной улице у домишка, что рядом с мастерской гончара, у которого Георгий с Борисом на масленицу блины ели. И только тут он вспомнил, что домик этот Аверкия, который водит валку в Таврию за солью.

Пока боярский сын соображал, девчонка уже в доме скрылась. Обратную дорогу голову отрока не покидала мысль о ней…

А в избе Аверкия товарищи собрались, которых он уломал вместе в валку податься. Здесь и огородник Терешка, и чоботарь Гаврюшка, и два смолокура Ивана, один большой, другой маленький. Хоть и опасное предложение Аверкия, да заманчивое. Решили большой валкой не идти, четыре-пять мажар, не больше. Три уже есть, об остальных Аверкий обещал с Блудом поговорить.

— Поклонюсь боярину, может, вступит с нами в долю.

— Коварней Блуда по всему Киеву не сыскать, — заметил худой как жердь Гаврюшка.

— То так, — вздохнул Терентий, — а что иное присоветуешь?

— Хоть Блуд — разбойник известный, да иного не придумаешь, — заявили остальные, — надобно попытаться.

Скрипнула дверь, Аверкий оглянулся:

— Уля вернулась. Накорми нас, дочка. Эвон какие ты балабушки наварила. — И на товарищей посмотрел: — Ульку с собой возьму, она нам стряпать будет. На кого в Киеве ее оставлю?

Не успел Блуд от послеобеденного сна очнуться, как в опочивальную холоп заглянул:

— Аверкий к твоей милости, боярин.

Блуд кафтан поверх рубахи накинул, на порог вышел. Аверкий в поклоне изломался.

— С чем явился? — недовольно спросил Блуди почесал пятерней взлохмаченные волосы.

— К твоей милости, боярин.

— Аль я благодетель?

— Да уж как изволишь.

— О чем просить станешь?

— Я, боярин, валку собираю, дай мажару с волами.

Блуд на Аверкия из-под кустастых бровей хитро взглянул:

— Э, чего захотел! Да ведомо ли те, сколько волы и мажара стоят? А ведь ты их, как пить дать, погубишь. Степь-то, она не милует, кто мне за мажару и быков заплатит?

— Риск не малый, признаю, но и доход, коли удачей обернется, прибыль сулит.

Блуд седую голову пригладил:

— Так-то оно так, да за волов и мажару половину того, что на нее погрузите.

— Побойся Бога, боярин.

— Богом меня не попрекай, я ль звал тебя?

Отвернулся, намереваясь уйти. Аверкий шапкой о землю ударил:

— Пусть будет по-твоему, боярин, за горло хватил меня.

Едва Аверкий боярское подворье покинул, как его Георгий догнал, за рукав ухватил.

Аверкий удивился.

— Ты вот что, — сказал отрок, — возьми меня в валку.

— Ты это о чем, хлопец? — не сообразил Аверкий.

— В Таврию пойду с тобой.

— Дорога туда, отрок, долгая, и что нас в пути ждет, одному Богу ведомо. Вот я дочку свою Ульку с собой беру, а душа болит — ну как печенеги укараулят.

— Рука у меня, Аверкий, крепкая и глаз зоркий, что меч держать, что лук.

Посмотрел Аверкий на Георгия, упрям и напорист отрок. Махнул рукой:

— Коли боярин отпустит, перечить не стану.

Из Киева выехали ранним утром, едва солнца край высунулся. У мажар недолго топтались, проводить некому.

— С Богом, — перекрестился Аверкий, и валка тронулась.

Мала валка, всего четыре мажары, да и ту едва собрали, кому охота судьбу испытывать. С передней мажарой Аверкий с Улькой, со второй Георгий с Терешкой, а с двумя другими Гаврюшка и оба Ивана. Каждая мажара своего погонщика требовала, направляющего. Не то станут волы, а то и в сторону свернут, где трава повыше и сочней. Тогда волам и ярмо не помеха.

Аверкий озабочен, все в уме перебирает, оси надежные, колеса и втулки запасные взяли, мазницу с дегтем не забыли. В задке аккуратно сложены мешки под соль и шкуры просмоленные, соль от дождя укрывать. В задке мажары сухари и крупа да сало и лук, похлебку заталкивать. Об этом Улька позаботилась. И котел от сажи вычистила, ложки в холстину завернула.

Радостно Ульке и смешно, что боярский сын Георгий за ними увязался да все на нее, Ульку, поглядывает.

А Георгий лук с колчаном и меч с копьем на мажару положил, идет, глаз с Ульки не сводит, даже забыл, как с домом прощался. Отец не перечил, мать завыла, да Блуд прицыкнул:

— Будя, авось дурь порастеряет, эвон какая дубина вымахала.

Стряпуха слезы утирала, приговаривала:

— Настрадаешься и уж как оголодаешь.

А чего ему, Георгию, страдать, когда Улька рядом. Княжичу Борису на прощание напомнил:

— На княжение в каком городе сядешь, меня жди…

Миновав Овчинную слободу и Черный Яр, валка по крутой дороге выехала в гору. Остановил Аверкий мажару, к Киеву обернулся, до самой земли поклонился:

— Прости, чего не так, Киев-батюшка, коль убережет нас Бог, вернемся.

Валка двигалась правым берегом Днепра, мужики все чаще шли пешком, волов жалели. Георгий шагал рядом с Улькиной мажарой. Аверкий шутил:

— Гляди, отрок, как бы твой волы в сторону не свернули.

Гаврюшка хитро прищурился:

— А что, Аверкий, сын боярский не за солью, за медом отправился.

Хохотала валка, а Улька краснела, злилась, но Георгий на товарищей внимания не обращал, благо они вскорости унялись. Нравится отроку, и пусть себе держится за Аверкиеву мажару.

Ехали с утра до вечера, не одно сельцо миновали. Потом потянулись места безлюдные, запорожские. С бугра на бугор переваливают мажары. Устали волы, подбились люди. Одно и спасение, еще в Киеве посоветовал Аверкий скинуть чоботы и обернуть ноги постолами, кожаными лаптями, — и идти мягко, и ноги не натираешь.

Георгий совету не внял, но через неделю согласился.

Валка все дальше и дальше двигалась к югу. Днем привалы делали короткие, а на ночь выпрягали волов, ярма с них скидывали, ставили мажары квадратом на случай, ежели лихие люди нагрянут.

Пока Улька стряпала, мужики предстоящий путь обговаривали.

— Через Днепр переправимся за последним порогом, — говорил Аверкий, — там хоть и броды печенежские, да река мельче. На камнях следите, чтоб колеса не поломать. А левобережьем пойдем, гляди в оба, там уже ни засек наших, ни сторожи. Выпадет счастье, степную дорогу в два десятка ден умнем. Засады печенежские обойдем стороной, мне они известны.

Ночами Аверкий выверял путь по звездам, по Молочному Шляху. Боялся дать крюк.