Ефим Курганов - Забытые генералы 1812 года. Книга первая. Завоеватель Парижа

Шевалье де Ланжерон осёкся и растерянно огляделся по сторонам. – Действительно страшно, – наконец вымолвил он, слегка даже как будто заикаясь. Ему явно стало не по себе.

Суворов, довольный произведённым впечатлением, лукаво захихикал и ускакал из кабинета. Только какую-то долю мгновения Ланжерону ещё были видны полы его развевающегося рваного халата.

Ланжерон ценил Потёмкина за создание Черноморского флота, но в самых резких выражениях осуждал образ его действий в качестве главнокомандующего в турецкой кампании 1788 года. Особенно строгой критике Ланжерон подвергал ту жалкую роль, которую князь Потёмкин играл во время осады крепости Очаков.

Ланжерон не был участником похода 1788 года, ведь, как известно, в пределах Российской империи он оказался впервые только в 1790 году. О событиях под Очковым Ланжерон узнал от лиц, участвовавших в этой кампании, в частности, от принца Нассау-Зигена, с которым он сблизился в Финляндии ещё до первого свидания с князем Потёмкиным.

Участвуя затем в последующих турецких кампаниях и познакомившись лично с главнокомандующим Потёмкиным, граф Ланжерон был вполне в состоянии проверить рассказы современников о том, как держал себя Потёмкин во время осады Очакова.

Ланжерон знал подробно об образе действий Потёмкина при штурме крепости Измаил; он мог составить себе точное понятие о нерешительности Потёмкина, о его самодурстве и обращении с другими генералами.

В частности, в записках Ланжерона читаем:

Многие лица, участвовавшие в осаде Очакова, рассказывали мне об ужасных страданиях русского войска. Морозы доходили до того, что чернила замерзали в чернильнице. Голод свирепствовал в лагере. Офицеры просили милостыню. Репнин из своего кармана кормил многих офицеров и для той цели истратил своих денег 60.000 рублей. Вот почему все, наконец, настаивали на том, чтобы не откладывать далее штурма. Что касается до князя Потёмкина, то он сидел себе уютно в тёплой комнате и обнаруживал полное равнодушие…

В виду обнаруженных безобразий, Ланжерон не мог не удивляться тому, что Потёмкину, после взятия Очакова, был оказан при дворе роскошный приём. Тут были и триумфальные ворота, и другие почести. Весь город побывал у него. Ему подносили стихи, гениальный русский лирик Гавриил Державин поднёс Потёмкину оду, которая называлась «Победителю». Екатерина подарила ему жезл, медаль, большую сумму денег, и пр.

Ланжерон, прибывший в Россию через год после завершения турецкой кампании, подробно узнал обо всём этом. Он замечает в своих записках:

Вместо того, чтобы строго наказать Потёмкина, его встречают с торжеством. В Англии с ним поступили бы иначе: он непременно погиб бы на эшафоте.

Особенно резко Ланжерон упрекает Потёмкина в невнимании к интересам России во время шведско-русской войны. Князь, по мнению Ланжерона, слишком небрежно и легкомысленно относился к опасности, грозившей России на севере. Около Петербурга, когда можно было ожидать нападения на Ревель, Выборг, Кронштадт и столицу, практически не было войск, потому что, благодаря распоряжениям Потёмкина, все средства, которыми располагала Россия, были сосредоточены на юге и предназначались для турецкой войны.

Так как шведская война Потёмкину не представляла случая разыгрывать важную роль, отличиться, покрыть себя славою, то он не обращал вовсе внимания на события, происходившие около Финского залива.

К тому же Потёмкин, бывший приятель принца Нассау-Зигена, мешал ему в то время, когда принц командовал гребною флотилией на севере, и радовался, что тот был разбит войсками шведского короля летом 1790 года. Иными словами, Потёмкин, по рассказу Ланжерона, обнаруживал полнейшее отсутствие патриотизма, и самое гнусное.

По мнению Ланжерона, князь Потёмкин во многих отношениях оказывался не только бесполезным, но и вредным.

Примером своей неряшливости, беспечности, сибаритизма, он испортил дух дисциплины войска. Благодаря его нерешительности и совершенному отсутствию в нём военного таланта, турецкая война затянулась. Военачальники более способные, как, например, Румянцев, Репнин и Суворов, были стеснены в своих действиях упрямством и деспотизмом «сатрапа».

Лёжа на диване по целым месяцам во время самого разгара турецкой войны, главнокомандующий Потёмкин лишь изредка видел войско. Он никогда не делал смотров. В течение всей войны он всего-навсего был раза три на коне. По целым месяцам Потёмкин заставлял ждать ответа генералов, толпившихся в его передней и требовавших разъяснения важных вопросов.

Он разговаривал лишь со своими лакеями, оскорблял побоями людей важных, и это ему сходило с рук, потому что в сановниках и генералах, его окружавших, не было ни малейшей доли чувства собственного достоинства: Репнин, например, буквально трепетал перед Потёмкиным и рабски ухаживал за ним (Le prince Repnin tremblait devant le favori, qui avait ètè à ses ordres dans toute la dernière guerre et estimait un dès regards de ce parvenu comme la plus grande faveur qui put encore lui étre réservée).

В качестве президента военной коллегии, Потёмкин, как считал Ланжерон, был виновником ужасных беспорядков, так что вся военная администрация после него представляла собою сплошной хаос.

Именно Потёмкину Ланжерон главным образом приписывал общий упадок войска в последнее время царствования Екатерины II.

Произведённый Ланжероном военно-политический анализ положения России в конце XVIII столетия был в высшей степени неутешителен. Беспрестанно воюя, он, тем не менее, довольно многое смог увидеть и понять.

КАРТИНКА

ПЕРЕПОЛОХ В ЗИМНЕМ

Казалось, что голова вот-вот расколется надвое или просто взорвётся, разлетится на мелкие кусочки. И даже хотелось, чтобы это поскорей случилось, чтобы боль, наконец, отпустило.

Ледяные компрессы не только не помогали, но не приносили ни малейшего облегчения. Старый шут Ламбро Кацони суетился, прыгал, но ничего придумать не мог – голова императрицы раскалывалась шестой день подряд. Не было уже сил ни думать, ни говорить. Платоша Зубов простыл, вот уже восемь дней лежал с высокой температурой в своём имении Гиреево, куда поехал на один день; но так и застрял. Отсутствие мужского тела, тем более молодого мужского тела – всё это и привело к Екатерине боль, очень много боли. Екатерина даже решила, что если в течение двухдней Платоша не приедет, то придётся заняться поисками нового фаворита.

Поиски любовника для императрицы – это ведь целый ритуал, или, скорее, конкурс. Сначала кандидаты отбирались, а потом посылались на испытание к лейбедику Роджерсону и статс-даме Анне Степановне Протасовой. Как они испытывали кандидатов – одному богу ведомо, но, видимо, особенно ответственная часть дела ложилась на Анну Степановну. Очевидно, ежели кандидат мог удовлетворить её, то должен был удовлетворить и императрицу. Прежде испытанием руководила статс-дама Прасковья Брюс (сестра знаменитого полководца П. А. Румянцева-Задунайского). Но после того, как уже прошедший по конкурсу И. Н. Римский-Корсаков был застигнут тискающим статс-даму Брюс, она была изгнана из императорского дворца. И право испытывать кандидатов в любовники перешло к Анне Степановне Протасовой, которая строго соблюдала свой статус экзаменатора и за пределы полномочий не выходила. В общем, фаворита так сразу не выберешь, а боль всё не утихала, и даже наоборот – продолжала нарастать.