Ефим Курганов - Забытые генералы 1812 года. Книга первая. Завоеватель Парижа

Граф Милорадович, бравый, румяный, усатый, шутил с адъютантами (он вообще известен был в армии как рассказчик анекдотов весьма игривого свойства) и пил чай с ромом. Он был в отличнейшем расположении духа. Генерал Иван Коловрат заметно нервничал, но уход основных сил с Працена, видимо, отнюдь не воспринимал в трагическом свете.

То, что колонна осталась на вершине холма в одиночестве, то, что они лишились поддержки, кажется, его не смущало. Просто испытывал некоторое волнение, как всегда перед делом. Он подёргивал свои густые седые усы и молча курил трубку, отойдя в сторонку от Милорадовича, который был окружён весёлой стайкой адъютантов.

Поведение Милорадовича казалось Ивану Петровичу Коловрату совершенно легкомысленным, но он только осуждающе смотрел в его сторону и довольно сердито курил трубку. Иван Петрович был старше по званию и старше годами, но ему казалось неприличным делать замечания графу Милорадовичу, бойкому, энергичному, самоуверенному, увешанному орденами. Он даже слегка побаивался этого языкастого дамского любезника.

Офицеры и солдаты разбрелись по вершине холма, разбившись на небольшие группки. Кто точил лясы, кто лёг вздремнуть, кто закусывал, но спокойствия не было. Бездействие томило. Снизу, из лощины, раздавалась ружейная стрельба, было слышно, как посвистывали ядра. Но не видно было ничего: туман всё ещё лежал густо.

Император Франции стоял в это время на высоте, которая была расположенасеверо-западнее деревеньки Шляпаниц. Он был окружён несколькими маршалами. Выглядел он совершенно невозмутимым, в лице его даже было что-то каменное. Маршалы же (это были Мюрат, Cульт и Бернадот) явно нервничали, подпрыгивали; можно сказать, что они били копытом, как молодые лошади.

Наполеон хранил молчание, и вдруг сказал, спокойно, тихо, ни кого не глядя:

– Если русские покинут Праценские высоты для обхода справа, они погибнут безвозвратно.

Маршалы загалдели, стали предлагать поскорее захватить высоты. Император Франции отмахнулся от них, как от назойливых мух, а потом, медленно расставляя слова, сказал:

– Подождём ещё. Имейте в виду, господа, когда неприятель делает ложное движение, мы никоим образом не должны прерывать его.

Маршалы слушали, затаив дыхание, но в их напрягшихся лицах было заметно разочарование: они не могли больше ждать.

Но вот колонна Коловратаилорадовича двинулась вниз, освобождая высоты. По приказу Александра она направлялась к главным силам для усиления флангового удара. На высотах была оставлена рота Апшеронского пехотного полка и рота гренадер.

Наполеон тут же воспользовался этим просчётом и перешёл от обороны к наступлению. Император бросил на высоты ударный корпус маршала Сульта. Он сказал ему торопливой скороговоркой:

– Отправляйтесь, маршал, и немедленно. Вот теперь нужно спешить, очень спешить. Иначе мы упустим свой шанс на победу. Пока он есть.

Маршал сам повёл отряд. Красные мундиры французов просвечивали сквозь туман кровавыми пятнами, бешено скачущими кровавыми пятнами, от коих рябило в глазах.

Сульт стремительно овладел Праценом и этим рассёк русско-австрийский фронт надвое. В брешь, пробитую Сультом, устремился корпус маршала Бернадота. Теперь французы могли обойти и окружить главные силы русских и австрийцев. Самые худшие предчувствия графа Ланжерона решительнейшим образом сбывались.

Вот как всё происходило. Французы вынырнули из клочковатого тумана и удушливой дымки боя, и под треск барабанов бросились к Працену. Вскоре они появились у подножия высот, поднялись по склону и оказались на вершине. Вскарабкавшись в полном вооружении наверх и попав в пределы досягаемости русских, они дали залп и потом бросились в штыки. В отряде, оставленном на Працене, возникла паника. Кавалеристы наезжали на пехоту, давили её, и она под натиском французов откатывалась назад.

Поняв, что на Працене происходит неладное, генерал Коловрат в обход приказа решил вернуться и отбить Працен. Его смертельно усталые голубые глаза теперь были наполнены тревогой. Даже усы выражали недовольство и разочарование. Наконец он начал понимать, что происходит.

Колонна Коловрата двинулась назад – к Праценским высотам, только что оставленным.

Коловрату пришёл на помощь граф Ланжерон. Он как раз овладел деревней Сокольниц. Узнав, что колонна Коловрата двинулась к Працену, граф взял из своей колонны три полка и кинул их на соединение с Коловратом. Генерал Буксгевден, когда узнал об этом, просто рассвирепел. Он крикнул своему адъютанту полковнику Сергею Тихомирову:

– Вернуть немедленно. Вы слышите меня? Немедленно вернуть Ланжерона. Он ещё попляшет у меня за самоуправство!

А про себя Буксгевден пробормотал:

– Он обязан мне подчиняться. Сейчас же напишу об этом возмутительнейшем поведении государю.

Сергей Тихомиров нагнал Ланжерона, но тот решительно отказался возвращаться. Он даже рассмеялся в ответ. При этом адъютант Буксгевдена испуганно заморгал глазами. Ланжерону показалось даже, что он вот-вот свалится с нетерпеливо подпрыгивавшей лошади. И тут граф сказал уже совершенно серьёзно и спокойно:

– Полковник, я не вернусь сейчас. Если Працен не будет наш, мы все погибнем, а оставшиеся в живых покроют себя позором. Неужели непонятно: появление французов на Працене неминуемо означает то, что мы будем в мешке?!

Полковник Тихомиров как-то странно дёрнул головой (может быть, в знак согласия?) и, ни слова ни говоря, уехал прочь.

Конечно, шансы отбить Працен были невелики, но они были, и упускать их никак нельзя было – так полагал Ланжерон. Правда, уже минут через сорок после того, как завязался бой, граф понял, что шансов на самом деле не было.

Захватив Працен, Наполеон отлично понимал, что он получил, и выпустить высоты он уже не позволил бы ни за что. Совсем как в анекдоте про Александра Нарышкина, о сыне которого говорили, что он может отдать отбитый им у неприятеля город; папа вступился за сына и сказал: «мой сын в меня, что занял, того не отдаст». Совершенно таков был Наполеон.

Но дело ещё и в том, что российский император, отдавая Працен, не знал, что он теряет, а Наполеон, получая Працен, знал, что он приобретает.

Тем не менее, какое-то недолгое время у Ланжерона теплилась надежда, что катастрофу можно хотя бы отдалить, именно отдалить, ибо он ясно видел неспособность российского генералитета одолеть Наполеона. «Они тут так неповоротливы – где им справиться с этим авантюристом, с этим хитрюгой, мысль которого скачет как ртуть», – сердито думал Ланжерон, поднимаясь из лощины к Працену.