Ефим Курганов - Забытые генералы 1812 года. Книга вторая. Генерал-шпион, или Жизнь графа Витта

Да, пусть идёт в заговор, это только к лучшему, не иначе. Чем быстрее он окажется в тайном обществе, тем быстрее последнее обнаружит тайные и беспочвенные свои замыслы.

К тому же сей Мицкевич – явный безумец. Ей-богу, родной.

Суди сам: он считает, например, что поляки смогут отстоять независимость свою лишь в том случае, если стакнутся с жидами, без участия коих, как он говорит, победе не быть.

Мицкевич громогласно и безапелляционно объявил на одном из моих вечеров, к ужасу всех присутствующих: «Пока не будете относиться к ним по-людски, счастья и вам и Польше не будет».

Ну, слыхано ли!!! Никак не хочет отстать от жидовской своей отравы, которая может принести полякам – да и всем остальным – лишь одну погибель, и более ведь и нечего.

Ещё Мицкевич страстно обожает говорить о несчастиях жидовского народа, и чуть ли ни слезу при этом пускает, что вызывает у моих поляков лишь звонкий издевательский смех, тогда как смыл таковых речей новоявленного польского гения вызывает лишь отвращение.

Вообще такое может заявлять лишь тот, кто вконец потерял рассудок.

Знаешь, родной, буквально на днях он прямо так и сказал на одном из моих вечерних собраний (при этом его выпученные, излучающие печаль глаза, казались ещё более печальными): «Старшему брату Израилю – уважение, братство, помощь на пути к его вечному и земному счастию, равные со всеми права».

Ну, в своём ли он уме после этого?! Истинно сумасшедший – и более ничего!

И то, что Мицкевич решил проповедовать свои пропитанные жидовством идеи среди польских вельмож, только добавляет ему безумия, и как ещё сильно добавляет.

Разве находясь в здравом уме, можно говорить нашим магнатам о равных правах с жидами? Да, нет, конечно. В общем, чокнутый он на всю голову, несчастный поклонничек мой, новоявленный польский гений.

Уверена, милый, что ты полностию согласишься со мною.

Но чего я ещё совершенно не могу в Мицкевиче перенести, так это его неотёсанности. Уж ты-то поймёшь меня, не сомневаюсь ни на йоту.

Если кто не может себя вести, как подобает, то я его и за человека не считаю, и видеть его не хочу. Но как видно не всегда получается.

Мицкевич всё вьётся вкруг меня, и я не могу его решительно прогнать, как бы ни хотелось этого, ведь сейчас он нам так нужен, не так ли, любимый?!

Терплю, терплю – и всё ради тебя.

Целую тебя в губы, в лоб и всюду, родной мой.

Неизменно твоя

К.

Апрель 1825 года

Одесса.

Обожаемый мой Янек!

Как ты знаешь уже, князь Антоний Яблоновский есть один из ведущих членов Патриотического общества, и, выходит, птица весьма важная.

Во всяком случае, в моём салоне это как раз он и является одним из главных заправил польского заговора. Да, магнаты тут есть, и они дают деньги, и государя Александра Павловича дружно ненавидят, но реальными делами занимается князь Антоний, и именно в его руках ключи от заговора.

Так вот, как доподлинно стало мне известно, Яблоновский послал буквально на днях своего эмиссара к полковнику Павлу Пестелю.

Наше спасение в том, что сей Пестель собирается быть российским императором, и, как я думаю, ни за что не отдаст полякам Польши. Почти уверена, что у Яблоновского с Пестелем в итоге вряд ли что выйдет. Но эмиссар-то послан – сие само по себе важно.

И надобно следить за каждым шагом князя, ибо он может выйти и на след других российских заговорщиков, а они как раз могут быть уже вполне пропольски настроены.

А то, что эмиссар Яблоновского отправился к Пестелю, я знаю совершенно точно, со слов самого князя Антония, который, чтобы заслужить мою благосклонность, готов выболтать, что угодно.

Так, ещё князь поведал мне, что самолично собирается встретится с Пестелем в нынешнем году на киевской ярмарке, дабы провести там с ним обстоятельно секретные переговоры.

Покамест наш Антоний страстно влюблён в меня, и, кажется, не собирается в ближайшем будущем разлюбливать меня, что необычайно облегчит нам и в будущем наблюдение за Яблоновским. А он, как я вижу, очень нам нужен, родной мой!

Нежно и сильно любящая,

Вечно и безраздельно твоя

К.

Май 1825 года

Одесса

Post Scriptum

Родной мой, эмиссар Яблоновского уже прислал ему первую весточку, довольно приятную для нас, между прочим.

Князь через эмиссара передал Пестелю, что назовёт основных деятелей Патриотического общества лишь при том условии, если ему передадут список главных русских заговорщиков. Так вот: Пестель ответил категорическим отказом. Так что переговоры, слава Господу, застопориваются покамест.

Милый,

пожелания твои выполнены: я без малейшего труда соблазнила и Яблоновского, и Грушецкого, и Блондовского, и Леона Сапегу, и Густава Олизара. Буквально всех из указанного тобою списка. Надеюсь, ты будешь доволен.

Они все без исключения весьма горячие любовники, люто ненавидят нашего государя императора, но истинное спасение для всех нас – их крайняя заносчивость и самонадеянность. И ещё я благодарю Бога, что они просто не способны быть скрытными, передо мной, по крайней мере.

Вообще словно это не взрослые мужчины, а дети малые. Но особое счастие для нас в их форменном идиотизме, проявляющемся, как только речь зайдёт о политике и Польше, а точнее в их фантастической наивности и гипертрофированной самовлюблённости.

Представляешь, милый, они всерьёз (!!!) верят, что горстка польских мальчишек-несмышлёнышей (то бишь они сами, хотя, конечно, они отнюдь не почитают себя несмышлёнышами, – наоборот) сможет повалить грандиозный российский колосс?!

Представь себе, милый: они надеются самолично возродить Речь Посполитую! Великую Польшу, и никак не менее. Да, ещё у них есть несбыточная надежда на помощь Европы, коей они, как ты знаешь, никогда не дождутся.

В общем, у меня весьма хорошие новости, единственный.

Изобличить полностию таковую компанию, исключительное легкомыслие коей совершенно изумляет меня, тебе не будет стоить, я уверена, особого труда. Ну, с моей помощью, конечно. И посылами и делами, любимый, я всегда с тобою.

Жду тебя, родной мой. Тоскую без тебя просто неимоверно.

Вся твоя

К,

беспрестанно ожидающая встречи с ненаглядным женихом своим.

Июнь 1825 года