Сергей Мосияш - Святополк Окаянный

— Так. — Ярослав взглянул на Вышату, сидевшего напротив, и даже подмигнул ему: знай наших. — Что-нибудь он говорил о войске?

— Говорил.

— Что?

— Помимо киевлян у Святополка есть еще союзники — печенеги. Их полк только что привел князь Борис.

— Где они?

— Встали за озером, туда ниже к Десне.

— Ишь ты, багрянородный-то наш с печенегами стакнулся.

— У него жена печенежка.

— Я знаю. Ты сможешь мне отсюда указать шатер воеводы?

— Смогу.

— Идем. Покажешь, — поднялся с ковра Ярослав.

Две недели простояли противники на разных берегах Днепра, не решаясь начать сражение. Довольствовались тем, что переругивались через реку. Киевляне считали эту затяжку для себя выгодной: досидят, мол, до снега, авось и назад поворотят. Новгородцы ждали подхода варяжского отряда. Ярослав отделил их от новгородцев по тем же соображениям, что и Святополк печенегов от киевлян. От греха подальше. Их задержку в пути объяснял для себя просто: варяги, плывя по Днепру, не упускали случая пограбить по дороге города и веси.

Впрочем, ближайшие от военных лагерей вески и села терпели и от своих немалые убытки. Если саранча, налетая в иное лето на поля, съедала жито в поле, то ратники (не важно чьи — новгородцы или киевляне) выгребали хлеб уже обмолоченный, а еще лучше смолотый, как правило, до зернышка, до мучинки, уводили со двора нередко последнюю коровенку. Трудно сказать, кто поступал более жестоко — вражеский воин, грабивший смерда и нередко убивавший его, или свой, обрекавший ратая с семьей на голодную смерть.

Подолгу стоявшие на месте рати становились настоящим бедствием для окрестного населения. Вот уж истина: рать навалила, нас задавила. «Да пропади вы пропадом, кабы вас Перун треснул!»

Если киевляне еще как-то мирились с этим стоянием — дом недалеко, откуда нет-нет да пришлют чего-нибудь поесть, да хмельного не забудут, то новгородцы чем дале, тем более выражали недовольство: «До коих пор стоять нам тут, проедаться, провшивливаться?» По домам скучалось новгородцам, по баням почесывалось. А тут еще поляне через реку дразнятся:

— Эй, славяне, топорное племя! Плотнички-работнички, айда к нам хоромы рубить да нужнички! Ха-ха-ха. Топорик ваш обленился!

Обидна такая дразнилка новгородцам отчего-то, наседают на тысяцкого:

— Сколь же терпеть можно?! Когда мы их будем копьем чесать?

— Погодите, варяги придут, начешетесь.

Ярослав слышит эти разговоры заспинные, терпит, хотя и сам иной раз готов волком взвыть от бездействия.

И вот наконец явился Эймунд Рингович со своими сорвиголовами, можно бы и начинать. Но Ярослав все еще колеблется, отправил Онфима через реку к воеводе Блуду с наказом:

— Скажи, мало меду варено, а дружины много. Что делать?

Воротился лазутчик и сразу к князю.

— Ну, что отвечено? — спросил князь в нетерпении.

— Воевода сказал, что медов у них про всех хватит, хорошо бы пить под заутреню.

Новгородцы уже вече походное собрали:

— Доколе терпеть нам срамословие киевское?

— Чай, шли сюда не обиды глотать.

— Киевлянам рога-то сбить надобно!

— Поди, князя не срамят, он и не чешется.

Ох, не правы были горлопаны, князь еще как «почесывался», с Эймундом Ринговичем сговаривался.

— Значит, так, князь, бьем с двух концов. Ты с головы, я в хвост ударю. Ты по Святополку, я — по Борису.

— Лазутчики донесли, что Борис ныне у Святополка в шатре пьет, веселится.

— Оно и лучше. С перепоя-то спать будет крепче, просыпаться туже.

Отпустив Эймунда, Ярослав отправился на вече походное, пришел, поднял руки, тишины прося, молвил негромко:

— Киевляне ныне медами упиваются, опохмелим их утречком до восхода.

— Давно бы… — прошелестело среди новгородцев почти радостное.

— В третьем шатре от краю никого не трогайте, там мои люди. Чтоб своих отличить, повяжите головы белыми убрусами. Все. Воевода и тысяцкий, идемте ко мне.

Князь пошел к шатру, Вышата с Будыем за ним.

А вече продолжалось. К полуночи закончилось с жестким постановлением: «На ту сторону идут все, кто останется здесь, тому смерть от своих же. Переплыв на вражью сторону, оттолкнуть лодии от берега, чтоб и в мыслях не клонило к отступлению. Только вперед, только через трупы полян».

Ожесточило долгое безделье новгородцев, а тут еще масла в огонь подлили киевляне своими дразнилками. «Ну погодьте ужотко, мы покажем вам плотничков-работничков, мы срубим вам терема и нужнички!»

Варяги тихонько отвязывали лодийки и, положив в каждую одного воина с веслами, отталкивали от берега, и плыли лодийки по течению вроде бы порожние, нечаянно оторвавшиеся.

Остальные шли скрытно — берегом вниз. Когда лодийки проходили лагерь киевлян, лежавшие в них воины поднимались и гребли к берегу, где поджидали своих.

Старый опытный вояка Эймунд Рингович знал, удар по врагу с двух сторон — в лицо и в спину — всегда приносит победу. Именно в этом убедил он князя, пообещав ему завтра же представить высоких братцев ежели не живыми, то мертвыми.

Ярослав помолчал, ничего не ответил на хвастливые слова варяга, хотя и подумал: лучше мертвых.

Киевляне в отличие от новгородцев, наоборот, усыпились долгим стоянием, решили, что пришельцы трусят нападать и уж подумывают, как бы убраться подобру-поздорову. И не то чтобы послать на тот берег лазутчиков (это никому и в голову не пало), а уж дозорные стали нести службу днем вполглаза, ночью вполуха.

И даже лодии, поплывшие ночью вдоль того берега, заметили лишь двое полян, спустившиеся за водой к реке.

— Ты глянь, вроде лодия плывет.

— Где? Не вижу.

— Да вон же, под самым берегом. Ну вот же, гляди, куда кажу.

— А и правда. Так она вроде порожняя.

— Вот раззявы, не могли привязать получше. А вон еще одна.

— Глянь, и правда. До Киева добегут, там их отловит кто-нибудь.

— Хорошо, днем приплывут, а ежели ночью рот так же?

— Да. Ежели ночью, конечно, может на пороги упереть водой-то. Жалко.

Воротившись с водой к костру, рассказали своим товарищам, повеселили земляков:

— У новгородцев-то лодии оторвались, на Киев порожние побежали.

— Вот утречком очи продерут, хватятся.

— Да не хватятся, у них там их сотни две, коли не более.

И никому в ум не пало, куда ж это порожние лодийки побежали, по чьей такой прихоти? Сами отвязались — и все.

Накануне из Киева привезены были для дружины — мука, крупы, копчености и несколько бочонков с. хмельными медами. На меды все падки: «Разливай, шоб не прокисло». Весело стало в лагере у полян, где-то даже и песни запели.

И в шатер к великому князю собрались воеводы, тысяцкие, приехал из-за озера Борис с милостниками своими Георгием и Моисеем Угриными. Волчок расстарался, приволок откуда-то дичинки, на костре поджаренной. По-степному сидели все на кошме, пили, закусывали. Болтали о том о сем по-семейному: