Сергей Мосияш - Святополк Окаянный

И мальчик захрюкал, завизжал, и уж казалось, тут не один вепрь, а целых два или три.

Владимир оглянулся на Святополка:

— Ну как, сынок, понравилось?

— Просто диво дивное, — признался княжич.

— Ну коли удивил он тебя, то и бери его себе. Дарю. Я знал, тебе понравится. Так его и зови Волчонком. Фома, сними колодку с Волчонка.

Старшина освободил мальчика.

— Куда его?

— Давай мне, — сказал Святополк, похлопал ладонью по крупу коня за седлом.

Фома подсадил мальчика на круп коня, тот ухватился за княжича, прижался к нему.

Волчок оказался не очень разговорчивым, и Святополку пришлось едва ли не щипцами тянуть из него, откуда он родом, кто отец с матерью, как в полон попал.

Видно, воспоминания пленному отроку были не очень приятны.

— Ну, а что ты любишь-то? — спросил княжич. — Чего б хотел?

— Меду, — поколебавшись, признался Волчок.

— Чего, чего?

— Меду, — повторил не столь уверенно мальчишка, видимо сочтя свое желание чрезмерным. — Я его никогда не ел.

— Не ел, а любишь, — удивился княжич.

— Мне раз дали ложку лизнуть, — вздохнул Волчок. — А чтоб есть… не приходилось.

И Святополку вдруг захотелось сделать для этого несчастного мальчишки что-то приятное, а главное — показать пленнику, что он, княжич, может многое.

— Варяжко, — полуобернувшись в седле, позвал Святополк.

Кормилец подскакал к нему: что нужно?

— Я хочу свежего меду.

— Вот приедем в крепость…

— Нет, я хочу прямо с борти.

Святополк понимал, что если он скажет, кто в действительности хочет меду, то кормилец в лучшем случае рассмеется (мало ли чего рабу не захочется!) и не подумает исполнять такое желание. Другое дело, если меду захотел сам наместник — хозяин земли дреговичей.

— Нам придется дать крюка.

— Давай дадим крюка, — согласился Святополк.

Веска, к которой они вскоре приехали по едва приметной дороге в лесу, имела всего три избы и низкую почерневшую баньку у небольшого озерца. Со всех сторон окружал веску высокий лес. На крохотных огородиках, прижатых к воде, белели кочаны капусты да широкие листья репы. У самых изб зеленели морковные грядки. Из крайней избы навстречу подъезжавшим вышел мужик в длинной домотканой рубахе и портах, тщательно обмотанных снизу веревками от лычинец [53] Лыченцы — лапти. .

Он, видимо, уже знал Варяжку, так как, едва поклонившись, принялся жаловаться:

— Ой, боярин, беда у нас.

— Ох, Костка, — поморщился Варяжко, слезая с коня. — Живешь при сладком, а все плачешься.

— Так ведь перетес у нас, боярин. Перетес.

— Перетес? — сразу посерьезнел Варяжко. — А кто сделал, узнали?

— А что узнавать? Он вместо моего свое знамя всклал.

— А чье ж то знамя?

— Хотки с Малой Жени.

— Он чей холоп?

— Вроде вольный.

— Вольный, говоришь, — недобро прищурился Варяжко и спросил Костку: — Борти лажены?

— Нет еще, но скоро начнем.

— Сегодня одну возьмешь. Княжич сотового меду пожелал. А своего брата пошли за Хоткой, чтоб к вечеру был с ним здесь.

— Хотка не послушает отрока.

— Послушает.

Варяжко, обернувшись, позвал к себе дружинника, а когда тот подъехал, приказал ему:

— Поедешь с евоным братом, добежите до Малой Жени. Привезешь сюда того, кого он укажет. Скажешь, князь зовет.

Брат Косткин явился на коне, и вместе с дружинником они поехали по берегу озера и вскоре скрылись в лесу.

По велению Варяжки дружинники расседлали коней, пустили пастись их у озера, а сами, натаскав из лесу сушняку, начали готовить пищу.

Княжич пожелал войти в избу. Костка, поклонившись низко Святополку, открыл дверь в клеть:

— Пожалуй в одрину, князь. Нет, не сюда, здесь истобка. Иди в правую дверь.

Святополк открыл дверь в одрину:

— Здесь очень темно.

— Я сейчас волоконца открою.

Костка прошмыгнул вперед, привычно нащупал в темноте доски, закрывавшие волоковые оконца, отодвинул их. В клети посветлело.

— Это мы от гнуса утресь закрыли.

Святополк вошел вместе с Волчком, и они уселись на лавку как раз под оконцем. У противоположной стены угадывалось ложе, застланное сухой травой и каким-то тряпьем Рядом с ложем лежали приспособления бортника — веревки, ведра деревянные, лукна [54] Лукно — лукошко. , медорезки. Костка стал рыться в этой куче.

— Далеко борть? — спросил Святополк.

— Ни. Сразу за озером. Я скоренько.

— Мы тоже пойдем.

— Пчелы дюже зло жалят, — предупредил Костка.

Святополк не счел нужным отвечать на это, а, подтолкнув локтем Волчка, спросил:

— Не боишься?

— Ты же не боишься.

— У меня вон бахтерец под кафтаном, его и стрела не пробьет, не то что пчела. А у тебя сорочка холщовая.

— Пчела, князь, и скрозь брони достает, — отозвался из угла Костка.

— Ну да? — не поверил Святополк — А больно?

— Дюже жалит.

Заметив некоторое замешательство у отроков, Костка вполне удовлетворился этим, успокоил:

— Хорошо. Створю так, чтоб не кусались. Только пусть твой слуга несет вот этот лоток с углями. — Костка подал небольшой горшок Волчку. — Иди нагреби из кострища углей горящих.

Сам Костка взял деревянное ведро, положил в него медорезку, а сверху лезиво с небольшой дощечкой.

— Ну идем, — сказал он.

Когда они вышли с княжичем в сенцы, Святополк кивнул на вторую дверь:

— А там у тебя что?

— Там истобка, князь. — Костка распахнул туда дверь. — Глянь.

В полумраке клети встрепенулись испуганные лица женщины и девочки.

— Не бойтесь, это наш князь молодой, — успокоил их Костка, а Святополку сказал: — То моя женка с дщерью.

Добрую половину места в клети занимала глинобитная, почерневшая от дыма печь, и стены были черны, особенно к потолку.

— Тут мы зимой живем, — пояснил Костка. — Хоша дымно, зато тепло.

Кормилец, прицепив меч, направился в лес, еще и Тальца прихватил с полным вооружением. Он знал — с лесом шутить нельзя: в любой миг не только зверь, но и лихой человек может наскочить. А княжич что? Отрок безусый, хотя и причисляет себя к мужам. За его жизнь и безопасность Варяжка головой отвечает. Известное дело, береженого Бог бережет.

Борть и в самом деле оказалась недалеко. Едва обогнули озеро и углубились в лес, как Костка остановился у старого толстого дуба:

— Вот здесь.

На уровне головы Костки на корявой и серой коре дуба виден был затес — знамя его. Затес был сделан так давно, что тоже посерел, различим был только вблизи. Знамя Косткино представляло собой стрелу, устремленную вниз. Варяжко осмотрел знамя и спросил:

— А как Хотка перетесал его? Совсем убрал?

— Нет. Он мое знамя под свое приспособил. Стрелу еще и вверх пустил. Сделал обоюдой.

— Хитер муж, — покачал головой Варяжко. — Хитер.