Сергей Мосияш - Святополк Окаянный

— Со Святополком?

— Ну да.

— Ну что ж, поздравляю тебя с гостями, князь. С дорогими гостями.

— Я что хотел тебя попросить? Сделай так, чтоб нечаянно Святополк повидал Рыжего.

— Зачем это? Я, наоборот, хотел его запрятать подальше.

— Успеешь, запрячешь. Но пусть зять все же его увидит.

— Неужто хочешь припугнуть?

— Зачем припугивать, он, чай, мне как сын. Но повидать Рыжего должен. И ненароком. Понимаешь? Нечаянно.

— Понимаю. Но я ж должен что-то сказать при этом. Он же спросит: за что его?

— А ты и скажи — за ослушание.

— И все?

— И все. Никаких подробностей. Если заинтересуется, я сам ему объясню. Как он?

— Кто?

— Ну, Рыжий?

— Плачет. Волосы на себе рвет.

— Поздновато рвать начал, надо было раньше. На людей все еще бросается?

— Нет. Перестал.

— Слава Богу, понял, поганец, что людей жалеть надо. Меня не срамит?

— Нет. Но кормящему его мужу раза два уж говорил: лучше б он, ты то есть, убил меня.

— Легко отделаться хотел. Нет, пусть всю жизнь мучается, страдает. Сдается мне, и к смерти Владивоя он руку приложил.

— Как он мог? Он же в Праге не был в то время.

— Мог, Горт, мог. Подослал какую-нибудь ведунью, та подсыпала брату яду, и все. Дело сделано. Престол свободен. А кто его займет? Он же понимал, что я его посажу на чешский престол. Владивой же был моложе меня и здоров, как тур. И вдруг в одночасье умер. Мать сразу сказала: отравили. Только не знала: кто? А я сразу понял, без Рыжего не обошлось.

— Зачем же ты опять посадил его на стол?

— Посмотреть, что он еще выкинет. Вижу, принялся за старое. И понял, надо убирать голубчика. Иначе, если народ опять восстанет, на мне будет грех, посадил, мол, злодея.

— А теперь кого посадишь: Яромира или Олдриха?

— Чего ради? Они у императора под крылышком, пусть и сидят. А пока мы похозяйничаем в Чехии. — Болеслав засмеялся. — Я, чай, тоже наполовину чех.

— Генриху такое не понравится.

— Знаю. А пока терпит, Прага наша. Был бы жив Оттон Третий, с ним бы я как-нибудь уладил. С Генрихом придется повоевать. Этот не дает вам покоя. Но пока мы в Праге, я оттягаю для Польши Моравию. — Болеслав перекрестился. — Да поможет мне Бог в сем деле святом.

Перекрестился и Горт, глядя на сюзерена.

— Помяни мое слово, Горт, и червенские города мы у Руси отберем, дай срок. Зря, что ли, я породнился с Киевом.

— Пока Владимир у власти, вряд ли удастся.

— Но не вечный же он. А там подсадим на киевский стол зятечка дорогого — и все. Червень наш.

— Коли отдаст, конечно.

— Отдаст. Куда он денется. У него братьев куча, мой меч ему все равно понадобится. А за помощь плата полагается.

На следующий день к обеду действительно приехали гости дорогие. Болеслав обнял дочку, спросил на ухо:

— Ты что ж это, мать, доси мне внука не родила? А?

Сам не чая того, наступил отец на больное место дочке. Ядвига даже осерчала:

— Не твое дело, отец.

И потом в застолье сидела надутая и почти ничего не ела.

Зато зять понравился Болеславу: высокий, стройный. Правда, до тестя не дотянулся, но все же. Болеслав, обняв Святополка с искренней приязнью, похлопал ласково по спине.

— Ну, рад. Очень рад, что свиделись. Наконец-то вспомнили об отце.

После обильного обеда и умеренного возлияния Болеслав зазвал Святополка к себе, усадил на мягкую скамью:

— Давай, сынок, поговорим без баб. А?

— Давай, — согласился Святополк.

— Я за Ядвигу. Как она? Ну, ты понимаешь, в постели годна ли?

Святополк смутился, даже покраснел, пробормотал, опустив очи:

— Ну как? Годна. Женщина как женщина.

— А что ж у вас доси наследника нет? Три года уж живете.

— Не знаю, — пожал плечами Святополк.

— Старшие дочки, гляди, кто двумя, кто тремя обзавелся. А Ядвига все не телится, — осклабился Болеслав. — Может, ты виноват? А?

— Не знаю, князь…

— Какой я тебе князь, зови отцом.

— Не знаю, — повторил Святополк, пока еще не решаясь на «отца».

— А что, долго узнать, что ли? Защучь где-нибудь в амбаре девку-рабыню да и покрой. Чего смущаешься, как красна девица. Ты князь, мужчина и уж в чем, в чем, а в бабах не должен отказа иметь.

— А коли она родит?

— Ну и что? Это и надо. Это и будет значить, что Ядвига яловая, и уже навсегда. Отберешь ребенка у рабыни, а Ядвиге велишь усыновить и вскармливать.

— Но как же…

— С рабыней, что ли? Продашь какому-нибудь греку — и все дела. Что тебя смущает? Важно, что ребенок твой. Понимаешь, твой. Думаешь, твой дед Святополк — сын Ольги?

— Ну а чей же?

— Эх ты. Посчитай-ка. Игорь женился на ней в девятьсот третьем году, а Святополк родился в девятьсот сорок втором. Смекаешь?

— Ну и что?

— Как ну и что? Почти сорок лет баба не рожала, а тут, здрасте вам, под пятьдесят и родила.

— Так что, значит, дед мой, выходит?..

— Да, да, да, твой дед Святополк, выходит, сын рабыни-болгарки. Думаешь, случайно его все время в те края тянуло? Кровь его туда звала. Болгарская кровь.

— А отец кто же?

— Ну, отец, понятно, Игорь. Тут уж спору нет. Ждал он, ждал от своей Ольги наследника, не дождался. Сделал его с рабыней. Ну а Ольге куда деваться? Приняла. Воспитала. Сын. Я так смекаю. Возможно, Ольга сама Игорю такое дело подсказала. Сейчас через семьдесят без малого лет поди узнай, как было.

— Никогда никто мне не говорил об этом, — недоумевал Святополк.

— Чудак ты, сынок. В семье подобное замять стараются, забыть. Владимир вон тоже сын рабыни, а вспоминает ли об этом? Святославич, мол, и все. А мамы вроде и не было. Хотя, ха-ха-ха, — Болеслав рассмеялся, — хотя, оказывается, и по отцу в нем наполовину рабья кровь. А вишь ты — великий князь. Вояка. Грызи орехи-то, грызи, сынок.

— Да грызу я, грызу.

— А то, что я тут наболтал, забудь. Мало ли что чернь про нас не выдумывает. А вот насчет рабыни подумай, сынок. Пока в силе, пока можешь кого-то произвести, производи себе наследника. Когда состаришься, спохватишься, ан поздно будет.

— Ядвига-то разгневается, поди?

— А пошла она… Раз сама не может, пусть рабыня потрудится. Ха-ха-ха. А я сразу твою сторону возьму, если вдруг взъерепенится кобылка наша. Как смотришь, если завтра мы на ловы с тобой отправимся? А?

— На кого?

— На тура, конечно. Это мои любимые соперники. Было бы смешно с моими-то телесами на уток или на какую мелочь идти. Тур! Вот достойная добыча. Ты на него хаживал?

— На вепря попробовал раз и пестуна потерял.

— Ну, вепрь и впрямь опасней тура. Быстрый, гад, верткий, а клыки — что кинжалы. Я и сам на него не люблю, хотя, конечно, мясо у него неплохое. А пестун-то как же оплошал? Поди, воин-то опытный, надеюсь?

— Воин-то опытный. Еще с отцом ратоборствовал. Да, как я думаю, из-за меня. Все боялся, что вепрь меня зацепит, а. своего не усмотрел.

— Это всегда так. И на рати все стрелы, копья видишь, куда летят, в кого попадают. А свою-то стрелу получишь нежданно-негаданно. Она ведь твоя-то, треклятая, даже и не засвистит.