Проспер Мериме - Варфоломеевская ночь

— Нет, этого не может быть! — воскликнул, рыдая, Мержи. — Жорж, ты не умрешь! Брат не может умереть от руки брата!

— Полно, успокойся и не тряси меня. Каждое твое движение причиняет мне боль. Теперь я не очень мучаюсь, пусть это так и продолжается… как говорил Запп, падая с высокой колокольни.

Мержи сел около матраца, положив голову на колени и закрыв лицо руками. Он был неподвижен и находился как бы в полудремоте; только время от времени по всему телу его пробегала судорожная дрожь как в лихорадке, и стоны, не похожие на звуки человеческого голоса, с трудом вырывались из его груди.

Хирург сделал перевязки, чтобы только остановить кровь, и с полным хладнокровием вытер свой зонд.

— Я советую вам приготовиться, — сказал он. — Если вам угодно пастора, их тут сколько угодно. Если же вы предпочитаете католического священника, то и такого вам найдут. Я только что видел какого-то монаха, которого наши взяли в плен. Да вон он там исповедует папистского офицера, который при смерти.

— Пускай мне дадут пить, — ответил капитан.

— От этого воздержитесь. Вы умрете на час раньше.

— Час жизни дешевле стакана вина. Прощайте, доктор. Рядом со мною человек с нетерпением вас дожидается.

— Кого же вам прислать: пастора или монаха?

— Ни того, ни другого!

— Как так?

— Оставьте меня в покое!

Хирург пожал плечами и подошел к Бевилю.

— Черт возьми! — воскликнул он, — вот славная рана! Эти черти добровольцы здорово бьют!

— Я поправлюсь, не правда ли? — спросил раненый слабым голосом.

— Вздохните немного, — сказал метр Бризар.

Раздалось что-то вроде слабого свиста, — это воздух вышел из груди Бевиля через рану, и кровь забила красной пеной.

Хирург присвистнул, словно подражая этому странному звуку, потом наскоро положил компресс, забрал свои инструменты и собирался уйти. Меж тем Бевиль блестящими, как два факела, глазами следил за всеми его движениями.

— Как же, доктор? — спросил он дрожащим голосом.

— Укладывайте вещи в дорогу, — холодно ответил хирург и удалился.

— Увы! Умереть таким молодым! — воскликнул несчастный Бевиль, роняя голову на охапку соломы, служившую ему изголовьем.

Капитан Жорж просил пить, но никто не хотел дать ему стакана воды из страха ускорить его конец, — странное человеколюбие, служащее только для того, чтобы продлить страдание! В эту минуту в зал вошли ла Ну и капитан Дитрих в сопровождении других офицеров, чтобы посетить раненых. Все они остановились перед матрацем Жоржа, и ла Ну, опершись на рукоять своей шпаги, переводил с брата на брата свои глаза, в которых отражалась вся душевная боль, испытываемая им при этом печальном зрелище.

Внимание Жоржа привлекла фляга, висевшая на боку у немецкого капитана.

— Капитан, — произнес он, — вы — старый солдат?

— Да, старый солдат. От порохового дыма борода скорее седеет, чем от лет. Меня зовут капитан Дитрих Горнштейн.

— Скажите, что бы вы сделали, если были бы ранены, как я?

Капитан Дитрих с минуту посмотрел на его раны, как человек, привыкший их видеть и судить, насколько они тяжелы.

— Я привел бы в порядок свою совесть, — ответил он, — и попросил бы стакан доброго рейнвейна, если бы поблизости нашлась бутылка.

— Ну так вот, я у них прошу только их скверного ларошельского вина, и это дурачье не хочет мне дать.

Дитрих отстегнул свою флягу внушительной величины и собирался передать ее раненому.

— Что вы делаете, капитан? — воскликнул какой-то стрелок. — Доктор сказал, что он сейчас же умрет, если выпьет чего-нибудь.

— Ну, так что же? По крайней мере, перед смертью он получит маленькое удовольствие! Получайте, молодчина! Очень жалею, что не могу вам предложить лучшего вина.

— Вы — добрый человек, капитан Дитрих, — произнес Жорж, выпив вина. Потом, протягивая флягу своему соседу: — А ты, бедный мой Бевиль, хочешь последовать моему примеру?

Но Бевиль покачал головою и ничего не ответил.

— Ах, — сказал Жорж, — еще мука! Неужели не дадут мне умереть спокойно? — Он увидел, что к нему приближается пастор с библией под мышкой.

— Сын мой, — начал пастор, — раз вы сейчас…

— Довольно, довольно! Я знаю все, что вы мне скажете, но это — потерянный труд! Я — католик.

— Католик?! — воскликнул Бевиль. — Значит, ты не атеист?

— Но некогда, — продолжал пастор, — вы были воспитаны в законах реформатской религии; и в этот торжественный и страшный час, когда вам предстоит предстать перед высшим судьей поступков и совести…

— Я — католик. Оставьте меня в покое!

— Но…

— Капитан Дитрих, не сжалитесь ли вы надо мною? Вы уже оказали мне одну услугу; я прошу вас оказать и другую. Сделайте так, чтобы я мог умереть без увещаний и проповедей.

— Удалитесь, — сказал капитан пастору: — вы видите, что он не расположен вас слушать!

Ла Ну дал знак монаху, который сейчас же подошел.

— Вот духовное лицо вашей веры, — обратился он к капитану Жоржу, — мы не стесняем свободы совести.

— Монах или пастор, пусть они убираются к черту! — ответил раненый. Монах и пастор стояли по обе стороны постели и, казалось, расположены были оспаривать один у другого умирающего.

— Капитан — католик, — произнес монах.

— Но он родился протестантом, — возразил пастор, — он принадлежит мне.

— Но он обратился в католичество.

— Но умереть он желает в вере своих отцов.

— Исповедуйте свои грехи, сын мой.

— Прочтите символ веры, сын мой.

— Не правда ли, вы умрете, как добрый католик…

— Удалите этого антихристова приспешника! — воскликнул пастор, чувствуя, что большинство присутствующих на его стороне.

Какой-то солдат из ревностных гугенотов сейчас же схватил монаха за веревочный пояс и оттащил его, крича:

— Вон отсюда, бритая макушка! Висельник! Уже давным-давно в Ла-Рошели не служат обеден!

— Остановитесь, — произнес ла Ну. — Если капитан хочет исповедоваться, то даю слово, что никто не воспрепятствует ему в этом.

— Большое спасибо, господин ла Ну… — сказал умирающий слабым голосом.

— Вы все свидетели, — вступился монах, — он хочет, исповедоваться.

— Нет, черт бы меня побрал!

— Он возвращается к вере предков, — воскликнул пастор.

— Нет, тысяча чертей! Оба оставьте меня! Что я, умер уже, что ли, что вороны дерутся из-за моего трупа? Я не хочу ни ваших обеден, ни ваших псалмов!

— Он богохульствует! — разом воскликнули служители враждующих культов.

— Однако нужно же во что-нибудь верить, — произнес капитан Дитрих с невозмутимым хладнокровием.

— Я верю… что вы — славный человек и избавите меня от этих гарпий [65] Гарпии — в древнегреческой мифологии — крылатые женщины-чудовища, преследовавшие людей, избранных ими своими жертвами. … Да, уходите и дайте мне умереть, как собаке!