Кемаль Тахир - Глубокое ущелье

Керим заволновался.

— Ворота закрыты? Брось паясничать! Ворота, говорю, болван!

— Заперты, туркмен-эфенди,— уверенно ответила Пополина.— Не беспокойтесь. Ваш чавуш все железные щеколды заложил.

— А ведь это повозка, Керим Джан! Смотри, так и сверкает на солнце. Судя по золотому шитью да шелковой бахроме, свадебная коляска. Давай на саблю об заклад побьемся, что вокруг коляски сёгютские воины!..— Он завопил во все горло: — Ого-го! Дело сделано, Керим Джан! — Осушил чашу, прикрикнул на испуганно глядевшую на него Пополину: — А ну, налей! Да знаешь ли ты, что я с тобой сейчас сделаю?! Знаешь ли ты, какое наказание положено у туркмен тому, кто запоздал подать вино? — Он схватил девушку, чмокнул ее в одну щеку, в другую.— Вот какое!

Повозка медленно приближалась. Воины на конях то обгоняли ее, то возвращались назад. Подбрасывали вверх копья.

Впервые с той минуты, как пал Биледжик, на лице Керима появилась слабая улыбка.

Когда повозка подъехала к реке, Пир Эльван, вспенив воду, выскочил на противоположный берег. И погнал коня вверх по склону к крепости. Подскакав к воротам, прорычал:

— Это я, Каплан Чавуш! Отпирайте ворота!

Керим, сложив ладони трубкой, крикнул:

— Эльван-ага-а-а! Как дела? Есть убитые?

— Хорошие вести, Керим Джан! Все наши живы. А раны пустячные...

Пир Эльван гарцевал на рослом венгерском рысаке, видимо отбитом у неприятеля, похваляясь своим умением владеть лошадью.

Он сообщил, что воины Инегёля и Атраноса, потеряв в первой же схватке своих властителей, сразу сдались. Недолго продержались и ярхисарцы. «Как только сёгютцы с обнаженными саблями ворвались на поляну,— рассказывал Пир Эльван,— я крикнул: «Ни с места!» Злосчастных властителей потоптали конями, смешали с навозом да пылью. Не понравилось это Осман-бею. А я ему и говорю: «Что поделать, мой бей? В бою все бывает».

— Где сейчас бей Осман? — спросил Каплан Чавуш.

— С помощью всемогущего аллаха отправился брать Инегёльскую крепость. Старейшину ахи Хасана-эфенди послал в Ярхисар, а Тургута Альпа к крепости Атранос. Что за повозка? Нет, не с добром! Свадебная. В ней наша Кувшинка-ханым, матушка-кормилица и раненый властитель Ярхисара. Будущий тесть Орхан-бея. Не бойся, ранен легко! Совсем одурел на старости лет, обнажил саблю, кричит: «Порублю каждого, кто хоть волос на голове дочери моей тронет!» Не послушался Орхан-бея: «Не надо, отец! Сиди тихо!» Вскочил на коня, да упал. Конь копытом ногу ему и зашиб. Посадили в коляску — сидит, стонет. Никак не поймет, что стряслось. Смотрит на все как баран на новые ворота. Справа от коляски скачет сам Орхан-бей. Радуется да гордится — спасу нет! А за коляской — свадебный поезд, женщины, мужчины, ребятишки. А там вон пленные воины на веревке, как четки. Осман-бей у Орехового Ключа ни одной птички не упустил. Со всех сторон обложил дозорами, чтоб никто шайке Чудара весть не подал... А тебе, Каплан Чавуш, тоже путь предстоит. Велено тебе окружить в развалинах Ойнашхисара глупца Чудара, никого живым не выпустить. Всех приволочь к Ореховому Ключу и там ждать Осман-бея. С Чударом пятнадцать монголов, кривой френкский рыцарь, долговязый сотник Уранха и Перване Субаши. Всего их девятнадцать человек. Поймут, что окружены, разъярятся, как раненые кабаны, биться насмерть будут. Чтобы никого из сёгютцев не изувечили, наказал тебе Осман-бей взять в отряд опытных воинов человек сорок — не меньше. Я так думаю: пора седлать тебе коней и, как Орхан-бей подъедет, лететь, чтобы свалиться врагу на голову, как орел с неба.

— Ах, чтоб тебе, Пир Эльван! На такой совет ума не надо.

— Могу и умней присоветовать: не забудь взять с собой веревку... Покрутишься тогда в развалинах Ойнашхисара, не зная, чем связать Чудароглу, эй, аллах!.. Вот уж мы посмеемся!..

Каплан Чавуш взял веревки, отобрал сорок воинов. Но когда выяснилось, что нет среди них ни Мавро, ни Керима, началось истинное светопреставление. Матушка Баджибей рассвирепела, упаси аллах! От ее воплей дрожали земля и небо:

— Кривой френк и долговязый сотник — наши кровники, нами подстреленная дичь! Как же не взять с собой моих сыновей — Керима и Мавро?! Сами должны мы отомстить.

Сказала как отрезала. Ни Орхан-бей, ни шейх Эдебали не сумели ее убедить, что, по шариату, наказывать преступников положено бею санджака.

— Вот мое слово, не знающий обычая Каплан! Слово матери Дев-лет, слово Баджибей! Если не возьмешь их с собой, знай — сажусь в седло и веду за собой сестер Рума!

После этой клятвы Каплан Чавуш умолк, приложил ладонь к губам. И долго глядел на воительницу.

— Ах, Баджибей! Ну и натерпелся, видимо, от тебя покойный Рюстем Пехливан! Счастье, что умер да избавился, храни его аллах всемогущий!

Мавро глядел на него умоляюще, словно больная овца. Каплан не выдержал, затопал на него ногами.

— Чего стоишь? На коня! Пал грех с моей души. Будете слушаться меня — хорошо. А нет — смотрите!

Он сплюнул, поднял руку: «Айда!»

И повел за собой отряд. Они ринулись вниз по склону, как бурлящий поток.

Лунный свет скрадывал расстояния. Голые скалы Армянского ущелья, будто назло тем, кто стремился укрыться в них, казалось, становились все дальше и дальше. Нотиус Гладиус и Уранха беспрестанно пришпоривали коней. Порой им в отчаянии чудилось, что, скачи они во весь опор хоть месяц, все равно не достичь им ущелья.

С тех пор как вырвались они из кольца сёгютцев, Перване Субаши ехал впереди. Страх перед Осман-беем отпечатался в его сердце как султанская тугра на монете. Это их и спасло. Иначе лежать бы им теперь рядом с трупами монголов Чудара или быть в цепи закованными. Когда рыцарь издевался над страхом Перване, тот, подняв палец, ответствовал: «Жуток туркмен, ибо хитер. Ловушки его смертельны, лапы безжалостны. И собрал он вокруг себя самых славных воинов страны». И правда, не будь Осман хитер, разве смог бы сделать он дичью тех, кто за дичью охотиться вышел? Не собери он толковых людей, как сумел бы захватить врасплох Чудароглу, чьи воины видят и слышат даже во сне?

— Попадись мы — конец! — пробормотал сквозь зубы Нотиус Гладиус.— И не от меча погибли бы, а на колу!

Он ускакал в одной нижней рубахе и теперь дрожал на ветру от холода. Нет чтобы послушаться совета Перване! Распоясался, глядя на скотину Чудара, снял панцирь — что, мол, за противник туркмен. «Не Чудар скотина, а я! Ведь ясно написано в рыцарской книге: панцирь — кожа воина. Кожа тебе тяжела, что ли, стала, болван?» Многими правилами ордена стал он пренебрегать тут, среди восточных варваров, неразумных туркмен. На голову вместо шлема надевают они баранью шкуру, вместо стальных лат затягиваются в буйволиную кожу, вместо тяжелых, как кувалды, мечей опоясываются кривыми легкими, точно перышко, полосками стали... Да и что в них есть человеческого?