Кемаль Тахир - Глубокое ущелье

Балабанчик смотрел на Керима с восхищением.

После смерти Дюндара Альпа Осман-бей купил его у Джинли Нефисе. Балабан мечтал стать воином. Из уважения к воинской доблести Керима мальчишка чуть не силой выхватил узел из его рук.

В ухоженном дворе Баджибей все было готово к торжеству. Под смоковницей вокруг сафьяновой скатерти разложены миндеры. Из поварни доносился стук посуды, смешки девушек.

Керим Джан, стараясь не попасться им на глаза, быстро пересек двор. Вошел в свою комнату. Положил узел на софу, с облегчением вздохнул. Огляделся. На стене среди оружия висел отцовский бич. Керим провел ладонью по лицу, взобрался на софу. Снял бич, повесил на его место свою саблю. Оглянулся на дверь (Аслыхан тут же спряталась, не заметил Керим, что следит она за ним). Снял саблю со стены, поцеловал клинок, приложил ко лбу, повесил на место. Спрыгнул на пол. Развязал узел. В нем были книги — те самые, что он впервые увидел в пещере монаха Бенито. Перекладывая, любовно вертел каждую книгу в руках.

Робкая улыбка пробежала по его печальному лицу. Он успокоился. Отобрал книги, написанные по-турецки. Раскрыл на середине «Калила и Димну». Пробежал глазами по строчкам. Не отрываясь от чтения, сел на софу. «И пусть падишах соизмеряет добро и милость к рабам своим, дабы жили они между страхом и надеждой... От бедности спасаясь, не продавались бы врагу. От важности и богатства не зазнавались, не восставали против падишаха...» Он перевернул страницу. «Сам себе я советчик... Кто может быть справедливей меня?.. Вот место назиданию, да будет оно принято, и время притчи, да будет она выслушана с умом...» Снова перевернул страницу. «Скрывать тайну подлого да жестокого — значит разделить вину его». Отложил книгу, взялся за другую — «Кябус-наме». Перелистал. «Не слово скрыто в человеке, а человек в слове... Но слово — завеса пред лицом его. И потому знай, сын мой, нет ничего выше слова, ибо с неба снизошло оно на землю...» Подумав, снова перевернул страницу. «Девятая глава... Человек в стенах дома своего — падишах... От застолья вставай, когда в силах выпить еще несколько чаш. Не забудь отказаться от куска сытости и от чаши опьянения...» Задерживаясь на страницах, читал отдельные строки: «Не проси прощения у гостя, ибо прощение — дело базарного люда... Любовь для молодого джигита — игра. Влюбленному старцу нет прощения». Задумался. Нащупав рукой другую книгу, открыл ее. То была «Фелек-наме». «Не своей силой светит луна, ибо весь свет мира от солнца. И луна свой свет берет от него... Упадая меж ними, земная тень заслоняет луну. Потому и не светит она. И в миг сей солнца тоже не видно...» Вот где, выходит, вычитал мулла Яхши о лунном затмении! Всех поразил в прошлом году... С благоговением раскрыл Керим книгу визиря Низам аль-Мюлька «Сиясет-наме». Перелистал, задерживаясь на некоторых страницах.

Лицо его стало сосредоточенным, строгим, будто не книгу держал он в руках, а саблю. Видно было, что счастлив он. Аслыхан, заметив, что глаза его наполнились слезами, неслышно вошла в комнату.

— Керим Джан!

— Да...— Он не повернул головы.— Что? — Увидев Аслыхан, засуетился.— Заходи! Друзья пришли?

— Нет! — Аслыхан прислушалась к тому, что происходит внизу в поварне. Подошла ближе к юноше.— Мы переедем в Ярхисар?

— В Ярхисар? — Он попытался вспомнить.— Зачем?

Аслыхан поразилась:

— Так ведь Осман-бей назначил тебя в Ярхисар субаши?!

Керим отвел глаза. С тех пор как он вернулся из Кровавого ущелья, они еще не виделись.

— Чуть руки на себя не наложила от горя матушка Баджибей... Когда пришла весть, что погиб ты...

— Что?! Пришла весть о моей гибели? Я не слыхал.

— Еще того хуже: что пропали вы... Баджибей на людях крепилась, а как пришла сюда — волосы на себе рвать стала. Соседки удержать не могли... Видел бы, как убивалась. «Злосчастный сын мой, утонул в болоте! Ах, бедный мой Керим Джан, и могилы не осталось!..»

Керим хотел было спросить: «А ты убивалась?» Но прикусил язык.

— Значит, передумал Осман-бей, не назначил тебя в Ярхисар? Почему?

— Нет... Не передумал.— Заложив книгу пальцем, закрыл ее.— Я в Ярхисар не поеду. Если ты согласишься, переедем мы в Биледжик!

— Если соглашусь я? Что это значит? Тебя назначил туда Осман-бей?

— Нет.— Он невольно нахмурился, но тут же попытался улыбнуться.— Не виделись мы с тобой... Не успели поговорить! — Кериму не понравился собственный голос.— Ты ведь поклялась... Выйдешь только за воина!.. Клятвы своей не изменила?

Аслыхан растерялась. Такого вопроса она никак не ожидала. И, словно защищаясь от оскорбления, отрезала:

— Да, поклялась! На том стою. А что?

— Как вернулся я из Кровавого ущелья, все думаю! Не по душе мне ратное дело! — Он умолк. Прижал к груди книгу, будто она придавала ему силы.— Хотел найти тебя, прежде чем говорить с Осман-беем. Но решил: помешаешь ты мне... Станешь плакать, уговаривать — сил не хватит...

У Аслыхан задрожали губы.

— Что случилось?

— Умолил я Осман-бея! С помощью аллаха всемогущего отомстили мы за брата...— Он пытался выиграть время.— Кровью руки свои не замарав, свершили мы дело... Не коснувшись тела человеческого острием сабли. Для того, кто понимает, нет выше храбрости.— Он тут же пожалел о сказанном. И ни с того ни с сего разозлился на Аслыхан.— Не нужны мне ни чистокровный конь, ни дорогая сабля, кои жаловал мне Осман-бей!.. Ни чин субаши.— Резко выбросив руку, указал на книги.— Вот их попросил да взял! Не поеду я в Ярхисар. Пойду учиться в медресе господина нашего шейха Эдебали. Подумай! Откажешься от клятвы своей — хорошо!.. Вместе поедем!

У Аслыхан чуть сердце не остановилось. По тому, как тянул Керим, она думала, скажет: «Не будет свадьбы!» Услышав последние слова, обрадовалась, точно ей подарили целый мир. Но виду не подала, решив отомстить за пережитый испуг. Холодно, язвительно спросила, словно уже готова была отказать:

— Неужто стать муллой в медресе почетней, чем субаши в Ярхисаре?

— Не знаю. Знаю только, что запрещено нам брать саблю в руки... А если ты... за мужчину, саблей не опоясанного...

Тишину дома разорвал вопль Баджибей:

— Керим! Керим! Где этот трус? Где он? Чтоб ему в плен к френкам попасть, чтоб ему зубы повыбили! — Она ворвалась в комнату. И, увидев Аслыхан, совсем обезумела.— Да что же это такое, Аслы? От свиста сабли френкского рыцаря хвост у него задрожал, как у теленка?! — Увидела книги, потом — висевшую на стене саблю. Вытаращила злые глаза.— Перепугался! Домой удрал да саблю на стену вывесил! И ты, Аслыхан, в лицо ему не плюнула, не сказала этому трусливому зайцу: недостоин называться мужчиной тот, кто саблю не носит?!

— Не сказала, матушка Баджибей. Твоему совету последовала: «По туркменскому обычаю, женщины в мужские дела не вмешиваются».