Анатолий Домбровский - Платон, сын Аполлона

— Мне в Египте делать больше нечего. Я отправляюсь в Великую Грецию, в Тарент.

— К Архиту? — спросил Платон.

— Да, — ответил Эвдокс и, помолчав, добавил: — Мы здесь уже почти два года. Этого, думаю, достаточно, чтобы извлечь самое главное из того, чем славен Египет. Ты так не считаешь?

— Считаю, — ответил Платон. — Но, кроме главного, есть ещё нечто.

— И что же это? — усмехнулся Эвдокс.

— Убеждённость в том, что главное и истинное — это одно и то же.

— Ладно, — махнул рукой Эвдокс. — Оставайся.

Не прошло и месяца после возвращения из Фив, как Эвдокс покинул Гелиополь. На прощанье он сказал Платону:

— Прежний уговор остаётся в силе: я буду ждать тебя.

Друзья обнялись.

— Я вернусь как только удостоюсь посвящения, — пообещал Платон.

— Боюсь, это такая же приятная забава, как и ваши Элевсинские мистерии, — сказал, посмеиваясь, Эвдокс.

— Не кощунствуй — боги накажут.

— Боги — не надсмотрщики над нами. Конечно, им нравятся лучшие из нас, они радуются своим удачным творениям, но худших не наказывают, а лишь вздыхают над ними, как над своей неудачей.

— Поговорим об этом при следующей встрече, — прервал Эвдокса Платон.

— Через сколько лет она состоится?

Платон не мог ответить на этот вопрос.

Папирус с пророчеством Неферти жрец Птанефер принёс Платону при следующей встрече. Они долго говорили о том, чем должен заниматься на земле мудрец, после чего Птанефер сказал, вручая Платону папирус:

— Это лишь подтвердит мысль, к которой мы пришли, рассуждая о главном деле, которому мудрец должен посвятить свою жизнь на земле. И в Элладе, и в Египте — одна и та же беда: разрушается созданное богами государство и гибнет народ. С гибелью народа погибает всё, ибо в нём уже никто и ничто не возродится.

Платон спросил, когда состоится их следующая встреча, но Птанефер ушёл, так и не ответив на этот вопрос. Платона это обидело, и он сказал себе, что нынешнее ожидание встречи с Птанефером будет последним, после чего он либо будет допущен к посвящению в тайны Исиды и Осириса, либо покинет Гелиополь.

Птанефер поручил Платону не только прочесть и выучить наизусть пророчество Неферти, своего далёкого и великого предка, но и переписать его на египетском и греческом языках.

— Не для себя, а для храма, — предупредил Платона Птанефер, — ибо рукописи из храма выносить запрещено.

Неферти напророчил Египту: «Страна эта обречена на погибель. День будет начинаться в ней ложью. Разорят её и разрушат, и не останется от неё ничего, — не уцелеет и самого малого из бывшего в ней. Уничтожена будет страна, и никто не вспомнит о ней, и никто о ней не поведает, никто не оплачет её. Что же станется с ней в грядущем? Смотри: поблекло солнце, не сияет больше оно, не видят его люди... Нет воды в реке Египта... Южный ветер одолеет северный... Исчезнут запруды и водоёмы, обильные рыбой и птицей... Придут враги с Востока, спустятся азиаты в Египет... Смута охватит страну... Возьмутся все за оружие, и стоны наполнят страну... Поднимется сын на отца своего и ополчится брат на брата... Поклонами встретят того, кто кланялся прежде сам, а подчинённый станет начальником... Гелиополь не будет больше обителью бога...»

Но позже, обещал Неферти, всё изменится к лучшему, придёт некий царь Амени, перед мечом которого в страхе падут все азиаты-завоеватели, все мятежники и бунтовщики. «И займёт справедливость место своё, а ложь будет изгнана», — закончил своё пророчество Неферти. И был прав: приходили в Египет гиксосы [67] Гиксосы — кочевые азиатские племена, ок. 1700 г. до н. э. захватившие Египет. Поселившись в Дельте, гиксосы основали свою столицу Аварес, затем господство гиксосов было ликвидировано египтянами. , приходили персы — и вот нет их, мир на земле Египта и покой. Но надолго ли?

Надолго ли воцарился мир в Элладе после персов и войн Афин с Пелопоннесом? Все разумные предвидят новые беды, ибо нынешний день не опирается на истину, он всего лишь временное затишье. Случайный сук удержал падающего в бездну, но он скоро обломится, потому что не вечен. Вечна только истина, властвующая над всем. Нужно создать законы на основе истины. Но сначала постичь истину...

Птанефер прислал к Платону уаба только через три месяца. За это время Платон несколько раз порывался уйти из надоевшей ему кельи, но сам же себя и останавливал, помня данную клятву.

Птанефер сказал:

— Амени — это был Аменемхет I, правивший Египтом полторы тысячи лет назад, — спас страну своим мечом: он изгнал азиатов и казнил всех мятежников. Меч — орудие мести, а не созидания. Орудие созидания куётся не в кузнице, а в душе мудреца. Абсолютный кузнец создаёт абсолютное оружие, абсолютный мудрец извлекает из души своей абсолютную истину, которая есть его личное бессмертие и бессмертие его народа. Я допущу тебя к посвящению в великую тайну наших богов, если ты поклянёшься: никогда не разглашать тайну посвящения, а приняв его, считать себя посвящённым созиданию незыблемого государства, народ которого будет поклоняться богам, открывшим тебе тайну. Боги руководят жрецами, жрецы — царями, цари — народом, народ поклоняется богам. Клянёшься? — спросил Птанефер.

— Клянусь, — ответил Платон.

Последние слова Птанефера уже были запечатлёны Платоном на папирусе в его сочинении о государстве, над которым он трудился теперь в келье и которое скрашивало его вынужденное одиночество.

— Клянусь, — повторил Платон. — Я жажду принять посвящение.

— Но это долгий и трудный путь, — предупредил его Птанефер. — Готов ли ты?

— Я готов.

— Хорошо, — похвалил Платона Птанефер. — Но сначала — испытание.

— Какое?

— Очень опасное. Если ты не выдержишь его, ты погибнешь, потому что обратного пути нет ни со средины, ни с конца. Путь пролагает движение только в одну сторону. Кто преодолевает его честно, тот входит в храм. Кто оказывается не в силах, умирает. Оба уходят в безвестность. Но первый воскресает для мира и великих дел, второй — никогда. Ты готов? — снова спросил Птанефер.

— Готов, — повторил Платон, не зная, правильно ли поступает, разумно ли то, на что решился, но не находя в себе сил поступить иначе: слишком много времени было потрачено на ожидание этого дня. А надежды — сбудутся они или нет — об этом не узнать, пока посвящение не состоялось. Впрочем, одно он знает твёрдо: даже ради сотой доли великой истины он готов отдать жизнь, потому что ради встречи с истиной ничего не жаль. И это самая лучшая судьба.

Два неокора, помощники Птанефера, благословившего Платона на испытание, повели его поздним вечером — после омовения и переодевания — к двери тайного святилища, с которого начинался путь испытаний. Дверь была окована медью, скрывалась за густыми зарослями, через которые они пробрались по едва приметной тропе. Перед дверью неокоры зажгли факелы, затем отомкнули её ключом, и оба навалились на неё всем весом. Металлический скрип огласил тихую ночь, вспугнув уснувших в кустах птиц. Тяжёлая дверь поддалась, и неокоры ввели Платона в длинный, освещённый многочисленными светильниками зал. По обеим его сторонам стояли статуи с человеческими телами и головами животных.