Артур Конан Дойл - Изгнанники (без указания переводчика)

— В лошадь, Депар, в лошадь! — командовал сзади властный голос.

Блеснул огонь, и экипаж качнуло от судорожного прыжка одной из лошадей. Кучер продолжал неистово кричать и хлестать лошадей, а карета, подпрыгивая и громыхая, неслась дальше.

Но дорога сделала внезапный поворот — и прямо перед пленником и погоней, не более как в ста шагах от них, показалась Сена, холодная и молчаливая в лучах лунного света. Дорога крутым берегом спускалась к воде. Не было и намека на мост, а черная тень в центре реки указывала на паром, возвращавшийся от другого берега с запоздавшими путниками. Кучер, без колебания натянув туго вожжи, погнал испуганных животных прямо в реку. Те, почувствовав холод, остановились, и одна из них с жалобным вздохом повалилась на бок. Пуля Депара сделала свое дело. В мгновение ока кучер соскочил с козел и бросился в реку, но погоня окружила его; с полдюжины рук схватили кучера прежде, чем тому удалось добраться до глубокого места, и вытащили его на берег. В борьбе с его головы упала широкополая шляпа, и при лунном свете де Катина узнал его лицо. То был Амос Грин.

Бандиты удивились не менее де Катина, увидав в пойманном таким странным образом человеке второго посланца, считавшегося исчезнувшим. Вихрь восклицаний и проклятий срывался с губ негодяев, когда они, стащив громадный красный кучерский кафтан, увидели темную одежду молодого американца.

— Тысячи молний! — кричал один. — И это Человек, принятый проклятым Латуром за мертвеца.

— Как он очутился здесь?

— А где Этьенн Арно?

— Он убил Этьенна. Взгляните, как разрезан кафтан.

— Да, а цвет рук у этого молодца! Он убил Этьенна, взяв его кафтан и шляпу.

— А где его тело?

— И мы были в двух шагах от него,

— Ну, выход только один.

— Клянусь душой! — горячился старый Депар. — Я никогда особенно не любил старика Этьенна, но не раз выпивал с ним и позабочусь отомстить за него. Обмотайте-ка вожжами шею этого молодца и повесьте вот тут на дереве.

Несколько рук уже снимали подпругу с околевшей лошади, когда де Вивонн, протолкавшись вперед, несколькими словами остановил готовящийся самосуд.

— Кто дотронется до него, ответит жизнью, — грозил он.

— Но он убил Этьенна Арно.

— За это следует рассчитаться позднее, а сегодня он гонец короля. А что второй? Здесь?

— Да.

— Связать этого человека и посадить к тому в карету. Распрячь околевшую лошадь. Вот так. Де Карнак, наденьте поживее упряжь на вашего коня. Можете сесть на козлы и править; теперь ехать недалеко.

Лошадей быстро переменили; Амоса Грина впихнули в экипаж рядом с де Катина, и вот карета теперь медленно поднималась по крутому спуску, откуда она только что так стремительно спускалась. Американец не произнес ни единого слова и сидел, равнодушно скрестив на груди руки, пока решалась его судьба. Но, оставшись наедине с товарищем, он нахмурился и бормотал с видом человека, обиженного на свою участь.

— Проклятые лошади, — ворчал он. — Американский конь сразу почувствовал бы себя в воде, как утка. Сколько раз переплывал я Гудзон на моем старом Сагоморе. Переберись мы только через реку, тогда прямая дорога в Париж.

— Дорогой друг, — проговорил де Катина, кладя свои связанные руки на руки Грина, — можете ли вы простить мне опрометчивые слова, вырвавшиеся

у меня во время нашего злополучного выезда из Версаля?

— Ба, я забыл об этом.

— Вы были правы, тысячу раз правы, а я, ваша правда, дурак, слепой, упрямый дурак. Как благородно вы защищали меня. Но как вы очутились сами здесь? Никогда в жизни не испытывал я такого изумления, как в тот миг, когда увидел ваше лицо.

Амос Грин усмехнулся про себя.

— Я подумал, то-то вы удивитесь, узнав, кто ваш возница, — промолвил он. — Упав с лошади, я лежал неподвижно отчасти потому, что следовало отдышаться, отчасти же затем, что находил разумнее лежать, когда вокруг столько дерущихся. Воспользовавшись тем, что вас окружили, я скатился в канаву, выбрался из нее на дорогу и под тенью деревьев дополз до экипажа прежде, чем меня хватились. Я сразу сообразил, как могу пригодиться вам. Кучер сидел обернувшись, с любопытством глядя на происходившее сзади. С ножом в руке я вскочил на переднее колесо, и бедняга замолк навеки.

— Как, без единого звука?

— Я не напрасно жил среди индейцев. — А потом?

— Я стащил его в канаву и переоделся в его одежду и шляпу. Я не скальпировал его.

— Скальпировать? Великий Боже! Да ведь такие вещи случаются только среди дикарей.

— А! То-то я подумал, что это, может быть, не в обычаях здешней страны. Теперь-то я рад, разумеется, что не сделал этого. Затем я еле успел взять в руки вожжи, как бандиты все подошли ко мне и бросили вас в карету. Я не боялся, что они узнают меня, но только беспокоился, не зная, по какой дороге мне ехать, а потому пустил их на разведку. Они упростили дело, послав вперед нескольких всадников, и все шло гладко, пока я не увидел тропинку и не погнал по ней лошадей. Мы ушли бы, не подстрели тот негодяй коня и если бы вошли в воду эти негодные твари.

Де Катина снова пожал руку спутнику.

— Вы честно исполнили свой долг, — говорил он. — Это была поистине смелая мысль и отчаянный поступок.

— Ну а теперь как? — спросил американец.

— Я не знаю ни людей, ни места, куда нас везут.

— Видимо, в свой поселок, сжечь.

Де Катина неистово расхохотался, несмотря на тревогу.

— Вы все думаете, что мы в Америке! — сквозь смех проговорил он. — Во Франции не бывает таких вещей.

— Ну, насчет веревки во Франции дело, кажется, обстоит довольно просто. Я полагал, что конец мой наступил, когда бандиты затянули вожжи.

— Я думаю, нас везут куда-нибудь, чтобы спрятать там, пока это дело не уладится.

— Ну, им придется похлопотать над этим.

— Почему?

— Они могут не найти нас, когда мы понадобимся.

— Что вы хотите этим сказать?

Вместо ответа американец ловким поворотом высвободил руки и поднес их к лицу товарища.

— Это, видите ли, первое, чему учат в индейских вигвамах. Мне случалось выскальзывать из ремней сыромятной кожи у гуронов, и потому навряд ли этот ремень в состоянии меня удержать. Протяните руки.

Несколькими ловкими приемами он ослабил веревки настолько, что де Катина также оказался свободным.

— Ну, теперь приподнимите ноги. Они увидят, что нас было легче поймать, чем удержать

Но в эту минуту экипаж поехал медленнее, и звук копыт передней лошади внезапно умолк. Пленники, выглянув в окно, увидели перед собой громадное высокое здание, окутанное тьмой. Над ним виднелась большая арка. Фонари горели на деревянных воротах, утыканных громадными скобами и гвоздями. В верхушку двери была вставлена маленькая железная решетка, и через нее пленники увидели и свет фонаря, и бородатое лицо, выглядывавшее оттуда. Де Вивонн поднялся: на стременах и, вытянув шею, стал объяснять что-то так тихо, что даже наиболее заинтересованные в этом разговоре ничего не могли расслышать. Они заметили только, как всадник поднял кверху золотое кольцо; его бородатое лицо, прежде хмурое и недоверчивое, вдруг прояснилось, и он, улыбнувшись, утвердительно кивнул. Мгновение спустя дверь со скрипом отворилась и экипаж въехал во двор, а остальные всадники, за исключением де Вивонна, остались за воротами. Когда лошади остановились, вокруг кареты оказалась кучка грубых молодцов, вытащивших пленников. При свете факелов де Катина и Грин увидели высокие стены с башенками, окружавшие двор со всех сторон. Посреди вооруженных людей стоял толстяк с бородатым лицом, тот, что выглядывал раньше из-за решетки.