Артур Конан Дойл - Изгнанники (без указания переводчика)

— Я, сударь, — смиренно ответил Эфраим Сэведж.

— У вас с собой трое гугенотов?

— Эге. Да разве они заражены ересью? Я видел, что голубчикам очень-таки хотелось уехать, но раз они заплатили за проезд, какое мне дело до их веры.

Старик, его дочь и молодой человек ваших лет, в какой-то ливрее.

— В мундире, сударь. В мундире королевской гвардии. Это те самые, которых я разыскиваю.

— Вы хотите забрать их?

— Непременно.

— Бедные люди. Жалковато.

— Мне самому жаль, но раз отдан приказ, нечего разговаривать.

— Совершенно верно. Ну, старик спит на своей койке. Девушка внизу в каюте; а тот дрыхнет в трюме, куда нам пришлось поместить его за неимением свободного места.

— Спит, говорите вы? Нам лучше всего накрыть их врасплох.

— А вы не побоитесь сделать это один? Правда, он безоружен, но малый рослый. Не крикнуть ли вам с лодки человек двадцать?

Офицер и сам подумывал об этом, но замечание капитана ударило по самолюбию.

— Пойдемте со мной, капрал, — проговорил он. — По вашим словам, надо спуститься по этой лестнице?

— Да, здесь, а потом прямо. Он лежит между двух тюков сукна.

Эфраим Сэведж взглянул вверх, и улыбка подернула уголки его строгого рта. Теперь ветер свистел в снастях и мачтовые штанги гудели, как струны арфы. Амос Грин стоял в небрежной дозе рядом с французским сержантом у конца веревочной лестницы, а шкипер Томлинсон — у борта, держа в руках шайку воды и обмениваясь замечаниями на плохом французском языке с командой лодки, находившейся

Офицер медленно спустился по лестнице в трюм; капрал последовал за ним, и грудь его была наравне с палубой, когда офицер находился уже внизу. Может быть, что-нибудь в выражении лица Эфраима Сэведжа надоумило молодого офицера или на него повлиял окружавший мрак, но как бы то ни было, внезапное подозрение промелькнуло в его голове.

— Назад, капрал! — крикнул он. — Я думаю, вам лучше находиться на палубе!

— А по-моему, в трюме, друг мой! — воскликнул пуританин, по жесту офицера понявший смысл его слов. Примерившись, он ударил капрала ногой в грудь так, что тот полетел вместе с лестницей вниз на офицера. Капитан свистнул, и в то же мгновение люк захлопнулся и его поспешно закрепили по обе стороны железными болтами.

На шум этот обернулся сержант, но Амос Грин, карауливший это движение, обхватил солдата руками и выбросил за борт в море. В одно мгновение перерубили соединительную веревку, передняя рея со скрипом заняла свое прежнее положение, а вылитая из шайки соленая вода окатила пушкаря с каронадой, затушив фитиль и подмочив порох. Град пуль засвистел в воздухе, забарабанил по обшивке, но корабль уже качался на коротких волнах, представляя неустойчивую мишень, а растерявшийся пушкарь, словно безумный, возился с подмоченными фитилем и зарядом. Лодка замешкалась, бригантина же летела на всех парусах. Паф! — раздался наконец выстрел каронады, и пять маленьких дырочек в гроте показали, что заряд попал слишком высоко. Второй выстрел не оставил никаких следов, а при третьем корабль был уже вне досягаемости пушки. Через полчаса от гонфлерской сторожевой лодки осталось только темное пятно на горизонте с золотой искоркой с краю. Низкие берега все более расступались, синяя полоса воды впереди расширялась, дым, подымавшийся над Гавром, казался небольшим облаком на северном горизонте, а капитан Эфраим Сэведж расхаживал по палубе корабля со своим обычным суровым выражением лица, но в его серых глазах сверкали насмешливые огоньки.

Два дня "Золотой Жезл" простоял вблизи мыса Ла-Хаг, в виду бретонского берега, тянувшегося вдоль всего южного горизонта. На море стоял штиль. Но вот на третье утро поднялся сильный ветер, и корабль начал быстро удаляться от земли, пока она не превратилась наконец в неясную полосу, слившуюся с облаками. В просторе океана, чувствуя на щеках дыхание ветра, а на губах вкус соленых брызг, беглецы могли бы забыть все свои невзгоды и поверить в возможность избавиться от усердия людей, строгое благочестие которых причинило стране больше вреда, чем любое легкомыслие и злоба. Но тревога ползла следом.

— Я боюсь за отца, Амори, — промолвила однажды Адель, когда они оба, стоя у вант, глядели на туманное облачко позади на горизонте, обозначавшее место, где была Франция, которую им не суждено уже было более видеть.

— Но ведь он вне всякой опасности.

— Да, отец избегнул жестокости закона, но все же боюсь, что он не увидит земли обетованной.

— Что вы этим хотите сказать, Адель? Дядя бодр и здоров.

— Ах, Амори, его сердце приросло к улице Св. Мартина, и когда его оторвали оттуда, то вместе с тем вырвали и смысл жизни. Париж и его дело были для отца всем на свете.

— Но он привыкнет к новой обстановке.

— Если бы так случилось… Но я боюсь, страшно боюсь, уж не слишком ли он стар для такой встряски. Он ни звуком не выказывает жалобы. Но по его лицу я замечаю, как поражен он в самое сердце. Целыми часами старик смотрит назад, туда, где осталась милая Франция, и по щекам катятся тихие слезы. А как он поседел за эту неделю!..

Де Катина тоже обратил внимание, что, и до того худощавый, старый гугенот начал превращаться в кащея. Морщины на его суровом лице углубились, голова поникла на грудь. Все же де Катина хотел было высказать предположение о возможности благотворного влияния морского путешествия на здоровье дяди, как вдруг Адель удивленно вскрикнула, указывая на что-то. В этот миг с иссиня-черными волосами, развевавшимися по ветру, с легким румянцем на побледневших щеках, вызванным брызгами соленой воды, с полуоткрытым от волнения пурпурным ртом, она была так прекрасна, что, стоя рядом с девушкой, де Катина забыл все на свете, кроме ее очарования и грации.

— Смотрите, — указывала ока, — там что-то плывет по морю. Я сейчас видела, на гребне волны…

Де Катина взглянул по направлению, указанному кузиной, но сначала ничего не мог разобрать. Ветер по-прежнему дул им в спину, и на море ходили крупные волны, красивые, темно-зеленого цвета с белыми гребнями. По временам ветер подхватывал их пенистые вершины и сильным взмахом под рокочущие всплески бросал на палубу, а соленая вода тогда щипала глаза и губы находившихся там людей. Внезапно на глазах де Катина из глубины вод что-то черное, взлетев на вершину одной из волн, упало по другую сторону. Неопределенный предмет был так далеко, что де Катина не мог ничего разглядеть, но более зоркие глаза другого человека успели рассмотреть его. Амос Грин глядел по направлению, указанному девушкой, и сумел различить очертания предмета.

— Капитан Эфраим! — крикнул он. — За бортом лодка.

Моряк из Новой Англии протер стекла подзорной трубы и установил ее на поручни.