Евгений Салиас - Свадебный бунт

— Чапурята! — произнесъ Колосъ. — Слышалъ, слышалъ. Праздновать будетъ, говорили, свой чапуровъ выводокъ.

— Да, вотъ какіе у насъ правители, — произнесъ Носовъ, слегка качнувъ головой. — Не ходилъ бы я туда никогда. Побываешь въ этихъ приказныхъ палатахъ, поглядишь на всѣ ихъ порядки, пуще тебя засосетъ тутъ подъ ложкой.

— Да, это вѣрно, — выговорилъ Колосъ. — И я тоже, выйдя, инъ бываетъ, оттуда, такъ бы прямо за топоръ.

И онъ смолкъ вдругъ.

Алтаевъ оглянулся на него и закачалъ головой.

— Вона! За топоръ. Онъ, что и палка, — о двухъ концахъ. Хоть бы ты научился, вотъ, да примѣръ взялъ съ своего пріятеля, Якова Матвѣевича. Не глупъ ты человѣкъ, а не можешь удержать языка. Топоръ! Вѣдь это такъ сказывается. Во многихъ дѣлахъ я съ тобой въ согласіи, якобы ты былъ тоже сынъ мой духовный. Многое мы одинаково понимаемъ, и случится разсудить, и разсудишь. Но Яковъ Матвѣичъ никогда эдакъ не выпалитъ. Топоръ! Что же, ты на смертоубійства пойдешь? Кого же? Властей, Богомъ поставленныхъ? Полно, голубчикъ, самъ на себя клевещешь.

— Богомъ ли?.. незамѣтно ухмыльнувшись, тихо произнесъ Носовъ.

— Ну, голубчикъ Яша, — отозвался старовѣръ тихо и укоризненно: — объ этомъ мы съ тобой много разъ бесѣдовали. Самъ ты знаешь, какъ я это понимаю. Да, Господомъ Богомъ.

— А сказывается единъ Богъ безъ грѣха, — также произнесъ Носовъ. — Стало быть, отъ Бога грѣха нѣтъ. А установленіе такихъ вотъ властей, какъ на Москвѣ и здѣсь, — развѣ правильно и праведно?

— Да, праведно. Установлены онѣ въ наказаніе грѣшнымъ людямъ.

— Не одни грѣшные отъ нихъ терпятъ. И праведникамъ отъ нихъ плохо, — отозвался посадскій.

И, какъ часто бывало, раскольничій попъ только вздохнулъ, не зная, что отвѣчать Носову.

— Ничего подѣлать нельзя, — заговорилъ онъ послѣ минутнаго молчанія. — Такъ, стало быть, нужно, таковъ законъ, что всѣ люди должны…

— Ну, вотъ тебѣ и Алтаевъ, — разсмѣялся Колосъ: — какъ Кисельниковъ заговорилъ. И у него законъ пошелъ Божій, да людской. А еще старой вѣры… А заступникъ властей.

— Нѣтъ, я не то, — отозвался раскольникъ. — Я хочу сказать, что дѣлать нечего. Хоть новые порядки и тяжелы и подчасъ кажутся грѣховными, а живи тихо и мирно. Что тутъ подѣлаешь! Есть пословица: одинъ въ полѣ не воинъ, рать нужна. А гдѣ тутъ рать? Что вотъ мы трое сойдемся — вы, двое посадскихъ, да я, духовное лицо, да побесѣдуемъ. Ну, что же! А дѣлать, нешто, можно что? Что-жъ — мы трое-то?

— Вотъ это пуще всего — пылко заговорилъ Носовъ — меня и мутитъ и гложетъ. Вѣдь, почитай, больше половины народа въ Астрахани своихъ и инородцевъ куда недовольны всякими указами. Нынче бороды обрить, завтра, глядишь, велятъ уши отрывать всякому. Такъ и ждать? Многіе пуще насъ кричатъ, пуще насъ злобствуютъ, а сидятъ всѣ, пальцемъ не двинутъ. А захоти мы всѣ дѣйствовать, такъ не только что воеводское правленіе, весь кремль по камешку разнести бы могли и по вѣтру пустить.

— Это вѣрно, — произнесъ Колосъ. — Только начни, только крикни кто первый! Да гляди, Яковъ, недалеко времячко, гляди, будетъ такое, не мало у насъ бывало смуты и опять, смотри, будетъ. И въ ней мы съ тобой будемъ не послѣдніе. Такъ ли?

— И погубите себя, и на томъ свѣтѣ отвѣтъ дадите. Кабы вы шли за истинную старую вѣру Христову, — иное дѣло. Тогда погубленіе ваше есть спасеніе души, и на томъ свѣтѣ взыщутся всѣ ваши муки.

— Мы за вѣру и пойдемъ, — произнесъ Носовъ. — Если захотятъ всѣхъ насъ полатынить, въ басурманскую вѣру перекрестить да вездѣ разныхъ мечетей нѣмецкихъ настроить, или велятъ деревяннымъ да каменнымъ болванамъ кланяться, такъ, нешто, можно на это смотрѣть сложа руки? А коли мы не дадимъ этому дѣлу совершиться, такъ какъ же по твоему, развѣ то не за вѣру значитъ итти голову класть, не за вѣру пострадать?

— Въ такомъ случаѣ вѣстимо. Въ такомъ случаѣ больше скажу. И я съ вами буду. Да. Что же? Я прямо сказываю: съ вами буду, благословлю васъ, а самъ крестъ и евангеліе возьму и тоже пойду.

— Такъ вѣдь воеводское правленіе при ефтомъ случаѣ прямо разносить по камешку придется, произнесъ Колосъ, смѣясь.

Старовѣръ молчалъ.

— Что же, нешто, не придется? Вѣдь въ такомъ случаѣ тотъ же топоръ въ руки брать надо. Вѣдь воевода и разные приказные изъ палатъ развѣ позволятъ тебѣ противничать? Поневолѣ придется ихъ прежде похерить.

— Ну, тамъ видно будетъ. Объ этихъ дѣлахъ разсуждать мудрено. Только все это рѣчи пустыя. Ничего такого не будетъ, да и не давай Богъ. Вотъ что я вамъ скажу, а теперь прощайте.

Алтаевъ всталъ. Посадскіе поднялись съ мѣстъ тоже. Духовникъ благословилъ Носова, и провожаемый обоими вышелъ на крыльцо.

Два друга вернулись въ горницу, сѣли у окошка и долго молчали. Имъ не о чемъ было говорить, все было давно переговорено и всякій изъ нихъ зналъ, что у другого на душѣ и на умѣ: не только вообще, но даже теперь, въ данную минуту, Колосъ зналъ, что думаетъ Носовъ о рѣчахъ своего духовнаго отца и что думаетъ о сказанномъ сейчасъ имъ, Колосомъ.

Носовъ тоже зналъ, что въ случаѣ подобной смуты въ городѣ Колосъ будетъ первый человѣкъ и первый голову сложитъ. За это онъ и любилъ Колоса, даже уважалъ и ставилъ выше себя. У него всегда являлось заранѣе чувство самохраненія, мечта избѣжать, все-таки, кару за смѣлый поступокъ, тогда какъ въ другѣ Колосѣ ему чудилась беззавѣтная отвага, неустрашимость, готовность сейчасъ же голову положить подъ топоръ палача.

— Что же, братъ, отрѣзано, что-ли? — проговорилъ, наконецъ, Колосъ. Хозяинъ понялъ о чемъ рѣчь.

— Кто его знаетъ, — произнесъ Носовъ, — Задатокъ далъ, объ уплатѣ теперь канитель завелъ. Пожалуй откажется, придется другого искать.

— Нѣтъ, братъ Яковъ, вотъ что я тебѣ сказалъ бы. Если Зарубинъ не купитъ, стало — не суждено. Не продавай и не уѣзжай.

— Ни за что, — отозвался Носовъ.

— Говорю, оставайся. Посмотри, пройдетъ годъ, два, будетъ на нашей улицѣ праздникъ, погуляемъ и мы. Сущая это правда, что у насъ во всей округѣ накипѣло много. Такъ вотъ и сдается, что не нынче, завтра набатъ услышишь и бѣги на кремлевскую площадь, да захвати съ собой коли не топоръ, такъ ножъ или вилы.

— Все пустое, ничего не будетъ. Будемъ сидѣть, глядѣть и досидимся до того, что всѣмъ и впрямь будутъ ноздри и уши рѣзать, какъ душегубамъ и сибирнымъ.

— Нѣтъ, Яша, нѣтъ. Чуетъ мое сердце…

— Эхъ, братъ, давно оно чуетъ. И мое чуяло, да перестало.

— Нѣтъ, Яша, повторяю и сто разъ скажу, коли Зарубинъ домъ не купитъ, стало, не судьба. Не продавай, оставайся, ну хоть на годикъ, на два. У насъ, гляди…

— Ничего не будетъ у васъ.

— Ну, тогда уходи. А вѣдь самъ ты разсуди, вѣдь вездѣ, гдѣ ты ни останешься на жительствѣ, вездѣ то же будетъ. Вѣдь не въ Турцію или Персію ты уйдешь, вѣдь на Руси будешь жить. Въ томъ же Кіевѣ или Саратовѣ все то же. Тѣ же указы, тѣ же порядки, та же жисть.