Евгений Салиас - Свадебный бунт

Около полудня Кисельниковъ не выдержалъ. Злоба, а быть можетъ и глубокое горе подняли его на ноги. Онъ одѣлся, велѣлъ отворить двери и калитку и вышелъ на улицу. Онъ собирался итти въ кремль. Что-то такое толкало посадскаго итти прямо къ бунтовщикамъ. Усовѣщивать ихъ теперь значило, конечно, подставлять свою голову. Но хоть душу отвести, хоть обругать душегубовъ хотѣлось Кисельникову. За нѣсколько шаговъ отъ дома, Кисельниковъ повстрѣчался съ пріятелемъ, такимъ же посадскимъ, Санкинымъ, который уже успѣлъ «отстать» отъ Носова и бунтарей.

— Куда? — спросилъ Санкинъ.

— Въ кремль, — мрачно отозвался Кисельниковъ.

— Зачѣмъ?

— Умирать.

— Что такъ?

— Да что же другое дѣлать!

— Нѣтъ, родимый, погоди, — улыбнулся Санкинъ. — Вернемся-ка къ тебѣ, перетолкуемъ. Умирать не надо, рано. Да умереть всегда поспѣешь. А надо, пріятель, намъ въ живыхъ оставаться… Слышалъ я про твое горе. Это дѣло отместки проситъ. Тебѣ надо живымъ быть, все видѣть, все и всѣхъ переглядѣть и на всѣхъ коноводовъ мѣту положить.

— Зачѣмъ? Что ихъ мѣтить? — отозвался Кисельниковъ.

— Перемѣтимъ, пріятель, и вмѣстѣ въ Москву пойдемъ, въ царю. Когда будетъ судъ и расправа, намъ надо знать, какія головы на плечахъ должны оставаться и какія головы царю снимать. Коли ты за смертоубійство своего зятя помѣтишь нѣсколько головъ и снимешь долой, такъ тебѣ, гляди, твое горе-то малую толику слаще будетъ. Иди-ка, перетолкуемъ обо всемъ. Намъ, видишь, придется прикинуться согласниками, такъ поразсудимъ, какъ прикинуться.

Въ кремлѣ оволо воеводскаго правленія мирно толпилось много народу, въ томъ числѣ кучки простыхъ зѣвакъ и любопытныхъ. Около полудня, сразу, какъ бы отъ вихря, снова сильнѣе заволновалось людское море. Сразу загудѣли сотни голосовъ, и одно слово, одинъ крикъ, перебѣгая отъ одной кучки въ другой, скоро грянулъ по всей площади и побѣжалъ далѣе по всѣмъ улицамъ и слободамъ.

— Нашли! Нашли! — былъ этотъ крикъ.

Всѣ отъ бунтаря-стрѣльца, отъ хивинца, прилѣзшаго поглядѣть, отъ мальчугана, прибѣжавшаго попрыгать около труповъ и попужать ими товарищей, и до самихъ коноводовъ, Быкова, Носова, Колоса и другихъ, всѣ ахнули и повторили:

— Нашли! Нашли!

Всѣ понимали про кого рѣчь шла.

Дѣйствительно, по площади густая кучка главныхъ зачинщиковъ и воителей, съ Лучкой Партановымъ во главѣ, вели жертву! Вѣрнѣе сказать, восемь рукъ не то несли, не то волокли тучнаго человѣка, диво, безсмысленно озиравшагося на своихъ палачей. Это былъ воевода Тимоѳей Ивановичъ Ржевскій, котораго накрыли, наконецъ, тамъ, гдѣ онъ спрятался еще съ вечера.

Воеводу нашли подъ печкой звонарихи, въ маленькой пристройкѣ, или будкѣ, около соборной колокольни. Никому и на умъ не приходило за цѣлое утро итти шарить въ маленькой будкѣ, гдѣ жилъ звонарь съ женой. Не наглупи сама звонариха, такъ бы, пожалуй, и проморгали спрятавшагося воеводу.

Около полудня, какой-то стрѣлецъ, набѣгавшись до устали, попросилъ у звонарихи, сидѣвшей на крылечкѣ своей будки, напиться водицы. Баба, немного смущаясь, пошла было вынести ковшикъ, но стрѣлецъ собрался войти за ней, и женщина сразу яростно кинулась на него, не давая переступить порога своей хибарки. Брань живо перешла въ драку. Кучка зѣвакъ еще живѣе собралась глазѣть на стрѣльца, сражавшагося съ звонарихой. Прибѣжалъ на шумъ еще кто-то изъ болѣе смѣтливыхъ молодцевъ и, разузнавъ въ чемъ дѣло, усомнился.

«Почему бы звонарихѣ не пустить къ себѣ въ горницу стрѣльца напиться воды?» Черезъ какихъ-нибудь десять минутъ предупрежденный Партановъ съ отрядомъ своихъ охотниковъ уже явился на мѣсто драки, въ одно мгновеніе обшарилъ всю будку звонаря, и подъ развалившейся на половину печкой оказался запрятавшійся и ошалѣвшій отъ перепуга Тимоѳей Ивановичъ.

— А, а! ваше высокорожденье, мое вамъ почтенье! — воскликнулъ Партановъ. — Имѣю честь низко кланяться, благо вы низко лежите. Пожалуй, сударь, одолжи, вылѣзай-ка на полчаса времени.

И Лучка присѣлъ на корточки, заглядывая подъ печку и искренно радуясь своей находкѣ.

Черезъ нѣсколько минутъ воеводу вытащили и поволокли къ его же дому. Носовъ, узнавъ, что наконецъ розыскъ увѣнчался успѣхомъ, тотчасъ же вышелъ на крыльцо. Когда Ржевскаго притащили къ дому, то Яковъ Носовъ и его сподвижники были уже всѣ въ сборѣ.

Смѣхъ, прибаутки и потѣшная ругань встрѣтили здѣсь воеводу.

— Ну, что же съ нимъ дѣлать? — раздался чей-то голосъ.

Наступила маленькая пауза.

Вчера, передъ убійствомъ полковника Пожарскаго, вопроса никакого не было и паузы этой не было. Тогда была ночь, тогда все было пьяно, да и руки размахались. Теперь день, свѣтло, солнце ярко блещетъ на синемъ небѣ, теперь размахавшіяся руки уже опустились, да и пьяныхъ тутъ никого нѣту.

Развѣ можно «эдакъ» человѣка, да еще воеводу — убить?!

Носовъ глядѣлъ на толпу, молчалъ, ожидая отвѣта, и смущался уже…

— Ну, что же съ нимъ дѣлать? Отпустить, что-ль? — произнесъ Лучка, стоя внизу и обращаясь къ Носову, стоявшему на крыльцѣ.

— Что? Вѣстимо, рѣшать его! — крикнулъ стрѣлецъ Быковъ. — Зачѣмъ разыскивали? Пряниками угощать, что ли? Разсудить его надо. — Всѣ его злодѣянія ему вспомнить, кровопивицѣ, да и голову долой.

Ржевскій, поставленный на ноги, не могъ стоять, будучи въ состояніи полуобморока. Онъ уже не сознавалъ, кто и что говоритъ, и только смутно понималъ, что настаетъ смертный часъ.

— Какія его злодѣянія? — угрюмо и глухо произнесъ вдругъ Носовъ. — Вотъ уже тварь безобидная! Одно зло было, что такой человѣкъ, такая колода деревянная, воеводой былъ поставленъ. Такъ и въ томъ онъ не виновенъ. Что-жъ ему было отписать, что ли, царю: уволь, молъ, я дурень, глупъ, какъ осина, — гдѣ мнѣ воеводствовать! Злодѣяній за нимъ никакихъ нѣтъ.

— Что же, отпускать, стало быть! — воскликнулъ Партановъ нѣсколько радостно. — По мнѣ онъ не…

Носовъ обернулся быстро къ Быкову и произнесъ:

— Разсуждайте, какъ по-вашему, въ кругу, а кончите — меня позовите.

И Носовъ нетвердой походкой взволнованнаго человѣка вошелъ въ домъ.

Придя въ горницу, гдѣ стоялъ столъ и кресло, за которымъ онъ такъ часто бесѣдовалъ съ воеводой, Носовъ сѣлъ въ кресло, оперся локтями на этотъ столъ и вздохнулъ.

— Жизнь эдакая, вѣстимо, гроша не стоитъ. Что живъ онъ, что померъ, все едино. Онъ, кажись, уже давно померъ помыслами человѣчьими. А все, какъ ни толкуй, будто совѣсть мучаетъ. Жаль. Лучше бы ему своей смертью помереть. Ему бы при его тучности еще полгода не выжить. Ну, да что ужъ!! — проворчалъ Носовъ и, снова вздохнувъ, сталъ прислушиваться.

У крыльца, среди плотныхъ рядовъ налѣзшаго народа, который бѣжалъ отовсюду послѣ слова «нашли», четыре человѣка держали Ржевскаго подъ руки, такъ какъ онъ окончательно не могъ стоять на ногахъ.