Евгений Салиас - Свадебный бунт

«Воевода Носовъ» уже звучало въ устахъ многихъ такъ же согласно и законно, какъ за день передъ тѣмъ звучало «воевода Ржевскій».

Но воевода Носовъ былъ иного поля ягода, чѣмъ покойный Тимоѳей Ивановичъ, погибшій жертвой своей лѣности и добродушія. Воевода Носовъ весь вечеръ и часть ночи не спалъ, а сидѣлъ и дѣломъ занимался. Ни разу не побывалъ онъ тамъ, дома у себя, тамъ, гдѣ были жена и дѣти. Хорошій семьянинъ Яковъ Носовъ, ставшій теперь воеводой, почти позабылъ о существованіи жены и дѣтей.

Поздно ночью, уже засыпая въ горницѣ, гдѣ часто бывалъ онъ у покойника Ржевскаго, онъ вдруъ вспомнилъ о семьѣ своей. Вспомнилъ онъ только потому, что вдругъ ему померещилось, почудилось, что онъ болѣе не увидится съ женой и дѣтьми. Ему пришло на умъ, что, можетъ быть, за эту же ночь кто-нибудь, подосланный отъ уцѣлѣвшихъ еще въ кремлѣ и городѣ властей, прирѣжетъ его здѣсь соннаго, какъ малаго младенца.

— Такъ и помрешь, не повидавшись со своими, — подумалось Носову. Но тотчасъ же онъ перекрестился, вздохнулъ, повернулся на бокъ и черезъ мгновеніе спалъ крѣпкимъ сномъ.

На утро 31-го іюля весь городъ опять волновался, но уже на иной ладъ. Въ городѣ слышался благовѣстъ во всѣхъ церквахъ. Всѣмъ жителямъ было извѣстно, что въ соборѣ будетъ литургія, будетъ молебствіе, будетъ объявленъ указъ воеводы Носова, котораго Богъ вѣсть кто выбралъ и поставилъ въ городѣ начальствомъ. Скоро кремль переполнился, соборъ тоже, и все шло порядливо и тихо, какъ и быть должно. Но только соборный протопопъ былъ въ бѣгахъ, а вмѣсто него служилъ священникъ Никольской церкви, отецъ Холмогоровъ. Только вмѣсто тѣхъ лицъ, которыя обыкновенно стояли впереди во время всякаго торжества, теперь появились совсѣмъ другія лица и другіе люди, но на видъ степенные, чинные, важные, какъ будто бы они и не бунтовщики.

Послѣ молебствія, отецъ Василій Холмогоровъ сталъ приводить къ присягѣ всѣхъ добровольцевъ новаго полка, какъ стрѣльцовъ, такъ и простыхъ обывателей, записавшихся въ новую рать. Толковали уже о формированіи четырехъ другихъ полковъ на тотъ же ладъ, съ той же выдачей оружія и жалованья впередъ.

Присяга, приносимая теперь въ соборѣ, заключалась въ томъ, чтобы стоять за истинную вѣру, за бороды, за платье, за обычай отцовъ и дѣдовъ и крѣпко стоять другъ за друга, противъ всякаго врага и противъ самой Москвы.

И какъ тихо и мирно сошлись сюда толпы народа, точно-такъ же мирно и вышли, толкуя и разсуждая по улицамъ, по слободамъ и у себя на дому про новаго воеводу, новый полкъ, новые порядки.

Только нѣкоторые поговаривали, качая головой:

— Вотъ тебѣ и бунтъ! Совсѣмъ не похоже… Чудно что-то. Вѣдь если эдакъ-то, то оно, почитай, будетъ даже лучше, чѣмъ при Тимоѳеѣ Ивановичѣ. Развѣ что отводъ глазамъ. Нѣтъ, нѣтъ, да и ахнутъ грабить… власти новыя.

Въ сумерки того же дня случилось, однако, маленькое происшествіе, которое окончательно ошеломило всѣхъ астраханцевъ.

На площади, среди слободы юртовскихъ татаръ, была разграбленна ихъ молельня, убито нѣсколько человѣкъ юртовцевъ и шумъ привлекъ довольно густую толпу народа. Оказалось, что шайка грабителей дѣйствовала тутъ безъ всякихъ предосторожностей, среди бѣла дня, какъ бы имѣя законное право на грабежъ. Шайкой командовалъ хорошо извѣстный всѣмъ красноярскій душегубъ Шелудякъ. Не прошло получаса, какъ сюда же нагрянули, будто святымъ духомъ прочуявши безпорядокъ, новые стрѣльцы новобранцы новаго воеводы. Молодцы эти оказались не подъ стать стрѣльцамъ прежняго воеводы. Живо всѣ грабители съ награбленнымъ были перехватаны и перевязаны. Командиръ ихъ, самъ громадный Шелудякъ, изранивъ ножемъ человѣка четыре, былъ скрученъ, поваленъ на телѣгу, и новобранцы стрѣльцы побѣдоносно двинулись къ воеводскому правленію съ плѣнными.

На утро слѣдующаго дня бѣгалъ слухъ повсюду и смущалъ и дивилъ всѣхъ обывателей. Никто вѣрить не хотѣлъ. Въ полдень на главной базарной площади должна совершиться лютая казнь, но справедливая. Должны были казнить пойманныхъ наканунѣ грабителей молельни. Въ числѣ первыхъ долженъ былъ быть обезглавленъ и четвертованъ за всѣ свои злодѣйства и давнишній душегубскій промыселъ самъ знаменитый Шелудякъ.

И туча народа двинулась глазѣть на казнь, не вѣря, что увидитъ ее. Однако всѣ во-очію увидали. Была совершена уставомъ государственнымъ, чинно, порядливо, руками настоящаго палача изъ судной избы, правильная казнь базарная надъ всѣми грабителями вмѣстѣ съ Шелудякомъ, которому отрубили голову и обѣ руки. Послѣ этого было прочитано увѣщеваніе къ жителямъ, которое всѣ хорошо поняли.

«За всякій шумъ, за всякое буйство и причиненіе ущерба и разоренія обывателямъ будутъ строго взыскиваемо. За грабежъ и бунтованіе будутъ голову снимать съ виновныхъ». Такимъ языкомъ выражался тотъ самый человѣкъ, который за два дня передъ тѣмъ самъ бунтовщикомъ сорвалъ Пречистенскія ворота съ петель и, вломившись въ кремль, изрубилъ его защитниковъ.

Зато съ этого же дня, будто по волшебству, будто чудомъ, то, что обѣщалъ съ крыльца новый воевода Носовъ, т. е. тишь и гладь и даже, какъ будто, Божья благодать — снизошли на городъ Астрахань. Оставалось только, по россійскому древнему обычаю, сказать отъ избытка изумленія:

— Вотъ тебѣ, бабушка, и Юрьевъ день.

И съ того дня понемногу многія прежнія власти, приказные и подьячіе, попрятавшіеся по разнымъ конурамъ и шесткамъ отъ страха смерти, повылѣзли на свѣтъ Божій. Сначала только выглядывали, а потомъ и вышли на улицу. Но ни съ кѣмъ изъ нихъ ничего худого не приключилось.

Понемногу оказались въ Астрахани живы и невредимы въ своихъ домахъ и митрополитъ, и архіереи, и строитель Троицкаго монастыря Георгій Дашковъ, и многіе дьяки, и поддьяки, и правители. Всѣмъ имъ было объявлено отъ новаго воеводы, чтобы они ничего не опасались, справляли бы свои должности, но только шли бы къ нему за совѣтомъ и указаніемъ.

И кончилось тѣмъ, что такія лица, какъ митрополитъ Самсонъ и игуменъ Дашковъ пошли поневолѣ за указаніемъ къ прежнему посадскому человѣку и нашли въ немъ человѣка «неспроста», человѣка диковиннаго.

— И волкъ, и лиса, и змій, — отозвался объ немъ Дашковъ послѣ перваго свиданія и бесѣды. — Да, вотъ какіе оборотни диковинные бываютъ въ посадскихъ людяхъ, — часто вздыхалъ онъ.

Прошло около мѣсяца, и въ Астрахани былъ все тотъ же порядокъ, та же тишина, какихъ не бывало и при Ржевскомъ. Воевода Носовъ дѣятельно занимался «государскимъ» дѣломъ, почти не ѣлъ и не спалъ, а все орудовалъ, и дѣятельность его уже перешла давно границы города. Имя его уже было извѣстно за сотни верстъ отъ Астрахани, а его посланцы уже давно дѣйствовали въ разныхъ краяхъ Астраханскаго округа.