Евгений Салиас - Свадебный бунт

Колосъ уже громко храпѣлъ въ другомъ углу той же горницы.

Въ то же время, у Пречистенскихъ и у Вознесенскихъ воротъ, между рядами вооруженныхъ охотниковъ и стрѣльцовъ, бродили разные молодцы, простые обыватели Каменнаго города и явно, громко усовѣщевали не губить себя, а итти, пока еще можно, просить прощенье.

— А то и того лучше! — говорили они. — Собраться вмѣстѣ всѣмъ, кто не хочетъ сидѣть да ждать утренней битвы и убійства или колодки, какъ заберутъ, живьемъ… Собраться да и отворить ворота!

Большинство добровольныхъ защитниковъ кремля прималкивали или вздыхали. Только немногіе, казалось, хотѣли «стоять» и не вѣрили въ «отпускную» винъ и грѣховъ со стороны московцевъ.

Ночь была темная и тихая съ легкимъ морозцемъ. Только около часовъ двухъ ночи послышался сильный шумъ и гвалтъ голосовъ въ воеводскомъ домѣ… Кричали, ругались, будто дйже дрались въ самыхъ горницахъ… Но шумъ скоро стихъ, и никто на него не обратилъ вниманія.

При первыхъ лучахъ зари у тѣхъ же Пречистенскихъ воротъ явился сотникъ Колосъ и объявилъ, что рѣшено сдавать городъ фельдмаршалу.

— Кто порѣшилъ?

— Начальство… Владыко митрополитъ и всѣ наши властные люди! — заявилъ Колосъ.

— А воевода?

— Какой? Воевода давно въ гробу сгнилъ.

— Воевода! Носовъ! Яковъ Матвѣевичъ!

— Такого, ребята, не было… Былъ одинъ буянъ самозванный изъ посадскихъ людей… засмѣялся Колосъ. — Но и его уже нема… Гроху сейчасъ голову сняли! А митрополитъ уже облачается, чтобы со всѣмъ духовенствомъ выходить крестнымъ ходомъ навстрѣчу войскамъ царскимъ. Понесутъ ключи городскіе да печать государскую, что отобрали у богоотступника Носова.

— Вотъ такъ блинъ! — раздался только одинъ голосъ изъ рядовъ добровольцевъ-ратниковъ.

Объявленіе Колоса было на половину правдой.

На Архіерейскомъ дворѣ дряхлый митрополитъ уже былъ увѣдомленъ однимъ молодцомъ, чтобы онъ самъ, владыко, собирался и своихъ собиралъ въ крестный ходъ, чтобы быть готовыми встрѣчать фельдмаршала съ крестомъ, съ хоругвями и съ хлѣбомъ-солью, когда онъ подойдетъ къ кремлю. Онъ уже обѣгалъ и предупредилъ многихъ лицъ изъ обывателей Каменнаго города.

Молодецъ, поднимавшій на ноги всѣ власти, которыя съ прошлаго лѣта въ продолженіе болѣе восьми мѣсяцевъ сидѣли всякій въ своемъ шесткѣ,- былъ Лукьянъ Партановъ, уже хорошо извѣстный за эти дни всѣмъ «знатнымъ» людямъ, поневолѣ запертымъ Носовымъ въ кремлѣ въ ожиданіи осады и штурма города.

На вопросъ митрополита буквально такой же, какой былъ сдѣланъ и изъ кучки стрѣльцовъ у Пречистенскихъ воротъ: «Что и гдѣ же воевода Носовъ?» — Партановъ отвѣтилъ тоже смѣясь и махнулъ рукой:

— Былъ, владыко, да сплылъ такой-то воевода — Носовымъ звали. Онъ теперь, скрученный, лежитъ вмѣстѣ съ товарищемъ Зиновьемъ и военачальникомъ Быковымъ. А по его сбродной рати уже пущенъ слухъ, что всѣ они мертвые обезглавлены за ночь, по указу Бориса Петровича. Такъ-то все вѣрнѣе, ихъ за мертвыхъ выдать.

— Слава Отцу Небесному. Сколько жизней спасено! — отозвался Сампсонъ. — Но какъ же пробрались сюда люди Шереметева?

— Только одинъ пробрался, одинехонекъ, и все смастерилъ, — сказалъ Лучка.

— А кто таковъ?

— А вотъ увидишь, владыко. Тотъ самый, котораго фельдмаршалъ за оное обниметъ и похвалитъ.

И будто въ сказкѣ, а не на яву, 13-го марта 1706 года, восходящее надъ Астраханью солнце увидѣло такія чудеса въ рѣшетѣ въ городѣ и въ окрестности, что, знать, смутилось, потому что за маленькое облачко начало прятаться.

Да и было чему дивиться.

Войска московскія устроились у Ивановскаго монастыря рядами и полками, чтобы итти въ городъ, но только не приступомъ…

Въ Каменномъ городѣ и въ кремлѣ все готовилось не на отраженіе, а на торжественную встрѣчу царскихъ войскъ и фельдмаршала. У Вознесенскихъ воротъ среди улицы была уже выставлена плаха, а на ней лежалъ топоръ… Сами бывшіе бунтовщики вынесли ихъ, по обычаю древнему, и положили въ знакъ покорности, съ «повинной головой» въ своихъ злодѣяніяхъ.

— Не бось, никому головы не снимутъ. Всѣмъ будетъ милостивое прощеніе! — многократно заявлялъ въ толпу Лукьянъ Партановъ.

Около полудня московскіе полки весело и стройно двигались къ Каменному городу вдоль сгорѣвшей Стрѣлецкой слободы между двухъ рядовъ нѣсколькихъ сотенъ бунтовщиковъ, лежавшихъ ницъ, лицомъ въ землю. Добрая половина ихъ уже бѣжала въ лагерь еще при первомъ слухѣ объ умерщвленіи воеводы Носова съ товарищами. Теперь, уже въ качествѣ прощеннаго, весь этотъ болѣе смѣтливый народъ шелъ за войсками.

Въ Пречистенскихъ воротахъ ожидалъ фельдмаршала старикъ владыко Сампсонъ съ архимандритами, со всѣмъ городскимъ духовенствомъ и знатными людьми. Шереметевъ принялъ хлѣбъ-соль и городскіе ключи.

Разумѣется, занявъ Каменный городъ, разставивъ въ кремлѣ караулы отъ полковъ, московцы стали лагеремъ вокругъ голыхъ стѣнъ, такъ какъ по милости самозваннаго воеводы, негдѣ было расположиться постоемъ. Вмѣсто богатыхъ слободъ съ просторными домами и избами было одно черное, еще дымящееся пожарище…

Имя Гроха съ проклятіями было на всѣхъ устахъ. Въ одну ночь разорилъ онъ зря и обездолилъ тысячи православныхъ и иновѣрцевъ.

— Почитай вся Астрахань — погорѣльцы и по міру итти! Каинъ-человѣкъ! — говорилось повсюду съ остервенѣніемъ.

Восемь мѣсяцевъ никого пальцемъ не тронулъ, а тутъ въ одну ночь тысячи нищихъ натворилъ.

Немудренно, что и самъ фельдмаршалъ полюбопытствовалъ, наконецъ, видать, поглядѣть и послушать этого диковиннаго воеводу Носова, или Гроха, который бунтовалъ на такой диковинный ладъ. На другой же день, послѣ обыкновеннаго допроса, учиненнаго Носову съ товарищами въ судной избѣ, гдѣ засѣдали полковники московскіе въ качествѣ судей, Грохъ былъ потребованъ къ самому фельдмаршалу.

Шереметевъ занялъ домъ покойнаго Пожарскаго, гдѣ расположился съ нѣсколькими лицами свиты. Носова подъ конвоемъ привели въ кандалахъ въ ту самую залу, гдѣ когда-то пировали гости убитаго коменданта.

Шереметевъ вскорѣ вышелъ къ бунтовщику-воеводѣ, сѣлъ и, приказавъ конвойному офицеру съ двумя солдатами выйти, подозвалъ колодника ближе.

Бояринъ долго смотрѣлъ молча въ умное лицо бунтаря-воеводы. Тотъ выдержалъ взглядъ упорный и пытливый, не опустилъ глазъ и даже не сморгнулъ. Лицо Носова было какъ бы каменное, оно застыло въ одномъ выраженіи равнодушія и безстрастія.

— Ну, скажи мнѣ…- началъ было Шереметевъ тихимъ и простымъ голосомъ, какъ бы заводя бесѣду, а не чиня допроса преступника въ качествѣ властнаго лица.

— Ничего я не скажу! — однозвучно отозвался Носовъ, прерывая первыя же слова боярина.

Шереметевъ замолчалъ на мгновенье, но сталъ пристальнѣе разглядывать колодника.