Агилета - Святая с темным прошлым

Продолжая пылать от радости, девушка ждала минуты своего торжества. Вот сейчас офицеры расступятся, и он увидит ее… И точно: Михайла Ларионович словно бы что-то искал взглядом. Василиса подалась вперед, рискуя свалиться с лафета, и он, наконец-то, заметил ее присутствие.

Что-то странное проявилось в его глазах, чего никак не ожидала увидеть девушка: недовольство и одновременно боль, удивительная в эти праздничные мгновения. Кутузов быстро отвел от нее взгляд. И пока ошеломленная Василиса пыталась нашарить в мыслях хоть какое-то объяснение происходящему, поприветствовать бывшего подчиненного вышел генерал-майор Кохиус.

Прочие офицеры почтительно расступились перед ним, шагавшим вперед с широкой улыбкой. Кутузов поднял правую руку, отдавая ему честь. Указательный и средний его пальцы касались края треуголки, в то время как безымянный (это ясно видела девушка со своего наблюдательного пункта) был закован в обручальное кольцо. Один миг оно бесцеремонно золотилось в солнечных лучах, но этого было достаточно, чтобы обратить Василису в соляной столп – печальный памятник женщине, не пожелавшей поверить, что к прежней жизни возврата нет.

«Я лишусь его – и сердце, как покинутый хозяином дом, тоскливо опустеет. В одночасье выветрится из него обжитое тепло, и распахнутая дверь, как разверстая могила будет горестно напоминать мне об утрате.

Я лишусь его – и душа, словно яблоня, вдруг сбросившая по весне жемчуга цветов и нефрит листьев, останется торчать посреди вселенной уродливым серо-коричневым стволом, бесчувственным к солнцу и теплу, пока садовник не устанет лицезреть ее и не прикажет срубить под корень.

Я лишусь его и перестану понимать, зачем переворачиваю страницы в этой унылой книге жизни с заранее известным концом, если любовь не прозвучит с них больше ни вдохновенной молитвой, ни волнующим призывом, ни даже предсмертным криком.

Заклинаю вас, дщери Иерусалимские, сернами и полевыми ланями, не лишайте себя любви, пока судьбе не будет угодно самой отнять ее у вас! Но даже и тогда благодарите своих возлюбленных за каждый день, каждый час и каждое мгновение, что они подарили вам. Потому что лишь в эти, полные любви, дни, часы и мгновения вам при жизни открывались райские врата, и веяло на вас вечным блаженством».

«Я лишусь ее – и с нею уйдет часть моей силы и веры в самого себя. Сколько бы блистательных сражений не выиграл мужчина, какое бы богатство он не стяжал и как бы высоко не вознесся над всеми, с кем мог соперничать, жизнь не будет полна для него без самой восхитительной и желанной победы – победы над женщиной, к которой его влечет.

Я лишусь ее – и угрюмо померкну: меня не будет больше озарять ее горящий от восхищения взгляд. Что мне оружие и доспехи, если на них никогда не заиграет солнце? Что мне мои силы и стремления, если восторг в глазах любимой не воспламенит меня и не заставит душу просиять?

Я лишусь ее – и потеряю надежду на то единственное место на земле, где всегда буду принят и любим – ее объятия. Мне нечего мечтать о надежном убежище, за дверями которого остались бы мои тревоги. Пара любящих рук, скользящих по твоему телу, и устремленные на тебя любящие глаза врачуют все болезни, но кто теперь исцелит меня любовью? Мне суждено в одиночку выступать против всех жизненных невзгод и самому перевязывать свои раны.

Было у царя Соломона шестьдесят цариц и восемьдесят наложниц, и девиц без числа. Но единственной была она, та, подле которой он чувствовал себя царем. Та, чья близость снимала с него бремя власти. Та, чьи ласки превращали в песню его слова.

Встань, возлюбленная моя, прекрасная моя, выйди! Еще не истек наш срок, и покамест мы не оторваны друг от друга. Так поспешим насладиться нашим последним мгновением!»

«…Любящий человек открывает душу свою подобно вратам крепости, и лишь от доброй воли предмета любви зависит теперь его будущность…»

Он послал за ней лишь тогда, когда солнце низко склонилось к западу, готовясь вот-вот сгореть в полыме заката. К тому времени, верно, все офицеры в лагере успели выслушать красочное повествование о том, как, путешествуя по Европе, Кутузов посетил лекцию о собственной ране. Должно, и других историй за полтора с лишним года его отсутствия приключилось немало, раз развлекал он ими старых товарищей несколько часов кряду. Василиса же словно и не являлась истинной целью его визита. По крайней мере, в людских глазах это должно было выглядеть именно так.

К тому времени, как посланный за девушкой денщик передал ей приглашение Михайлы Ларионовича, Василиса, как это ни смешно, по-прежнему была облачена в лазоревое платье с золотой шалью на плечах. За весь день, как обычно заполненный работой, она так и не сменила наряда – с раздавленной душою не до того. Молча поднявшись, девушка проследовала к той палатке, на которую ей указали. Очевидно, Кутузов договорился с ее обитателями о том, чтобы этим вечером и ночью их жилье находилось целиком в его распоряжении.

Войдя, Василиса вздрогнула: словно и не минуло четырех лет с того вечера, когда она впервые отважилась навестить Михайлу Ларионовича у него на квартире. Все было так же, как и тогда: блюдо с фруктами и бутылка вина посредине палатки, одна-единственная свеча, разгонявшая полумрак, в углу, а на покрывале поверх сенного матраса, служившего постелью, в привольной, непринужденной позе встречал ее сам хозяин. Как и некогда в Ахтиаре, не было на нем ни мундира, ни башмаков, одна рубаха и панталоны с чулками.

Чувствуя полную опустошенность, в которой не было место ни боли, ни отчаянью, Василиса встретилась с ним взглядом. Внешне Михайла Ларионович почти не изменился, лишь побледнели шрамы на висках, но исходила от него еще большая, чем прежде, сила и уверенность в себе.

– Ну, здравствуй! – сказал он неопределенно, испытующе глядя на нее.

– Здравствуйте, ваше высокоблагородие! – ровным голосом приветствовала его Василиса. Не дожидаясь приглашения, она опустилась на покрывало другой постели напротив него.

Кутузов нахмурился:

– Ты, что, забыла, как меня зовут? – спросил он.

– Никак нет, – отвечала Василиса, дивясь тому, насколько бесстрастно ей удается держаться, – только раньше я дерзала вас по имени называть, а теперь – нет.

– Напрасно! – убедительным тоном произнес Кутузов. – Пусть все останется по-прежнему.

– По-прежнему, – с леденящей душу улыбкой возразила Василиса, – не будет уже никогда.

Голос девушки не взвивался и не дрожал – в душе у нее был мертвенный покой, как у матери, только что лишившейся ребенка и оттого не чувствующей жизни в себе самой.

– Денег тебе хватило? – ничем не обнаруживая смущения или неловкости, перевел разговор на другое Кутузов.