Агилета - Святая с темным прошлым

– Хватило, благодарю покорно, – чуть поклонилась ему Василиса. – Если б вы еще год или два не появлялись, и тогда хватило бы.

– Что, поделаешь, Васюша! – вздохнул офицер. – Вышел мне не отпуск, а миссия в Европу по заданию императрицы. О том рассказывать долго, да и нужды нет. Я человек военный, себе не принадлежу, сама понимаешь, а писем из Европы в наш лагерь не отправить.

Никак не откликаясь на его слова, Василиса смотрела на свечу в углу палатки. Что-то роднило и мужчину, и женщину в этот момент с вражескими армиями, выжидательно стоящими друг против друга, но никак не решающимися начать наступление.

– Я подарок тебе привез, – продолжал Кутузов, вглядываясь в ее лицо, но не видя, чтобы оно хоть сколько-нибудь дрогнуло. – Вот, к цвету твоих глаз подобрал.

Он протянул ей длинные, изящно обрамленные серебром серьги из дымчато-серого камня с прожилками. Василиса взглянула на них, и губы ее против воли начали кривиться, а в горле встала удушающая боль.

– Супруге их своей подарите! – с трудом выговорила она. – Мне теперь от вас подарки принимать негоже.

– Супруге? – усмехнулся Кутузов. – Ты мне здесь о ней не напоминай, здесь я человек свободный.

– Кто ж вас жениться неволил?

– Да служба, кто же еще! Человеку с моим положением должно жену иметь родовитую – на то сама императрица намекнула при вручении ордена. Вот и пришлось… Думаешь, я рад? Двух месяцев с венчания не прошло – уже в армию сбежал. А куда мне было деваться? Это человек маленький, незаметный волен в жены брать кого заблагорассудится, а наша семья в столице на виду и при государственных делах. Разве мог я против семьи пойти? И никто бы не пошел на моем месте. Ну да полно! Выпьем лучше давай за встречу!

Он потянулся за вином, но Василиса покачала головой, отказываясь от угощения:

– Мне и без вина весело, – объявила она.

– Да не бери ты в голову! – уже несколько горячась, настаивал Кутузов. – Эта моя женитьба нам с тобой ничем не помешает. Завтра же вместе отправимся к месту моей службы. Там я всему хозяином буду – полк под мое командование отдали – а стало быть, и тебе уважение оказывать станут.

– Хорошо же вы обо мне думаете, – воскликнула Василиса, – если такое бесчестие предлагаете!

– Я тебе предлагаю не разлучаться, – сказал Кутузов, беря ее за руку и настойчиво глядя в глаза, – а иного способа у нас нет.

Видя, что девушка молчит, он счел это за колебание и добавил:

– Супруга, она у меня по служебной необходимости, а ты – потому что душа просит. Она как жила в Петербурге, так там и останется, а ты за мной всюду следовать будешь.

Василиса горько расхохоталась:

– Вам, Михайла Ларионович, впору веру менять на мусульманскую, чтобы было у вас на каждый случай жизни по жене!

– Ты никак меня корить вздумала?

– Что вам мои укоры, – усмехнулась девушка, – раз уж вы Бога не побоялись! Сколько раз мне надежду подавали, а сами…

– А ты-то сильно Его боишься, если замужняя о новом браке думала?

Удар был нанесен так неожиданно, что Василиса на миг перестала дышать, с ужасом глядя на человека, которого так любила. А он спокойно продолжал:

– Думала, я не догадаюсь? А я еще тогда, когда ты первый раз ко мне приходила, понял: никакая ты не вдова, просто муж тебе чем-то так насолил, что ты от него на край света сбежала.

Василиса убито молчала: отпираться было бессмысленно, оправдываться и объяснять причину бегства – тоже.

– Я тебя не сужу, – говорил тем временем Михайла Ларионович, – поглаживая ее холодную, как колодезная вода, руку, – да я бы, верно, и глаза на это закрыл, если б сама государыня к моему браку интерес не проявила. Вдруг бы всплыла потом когда-нибудь эта твоя история? Сраму не оберешься!

– Никто не дознался бы, – глухо проговорила Василиса.

– Нарочно – нет, а случайно могло бы что-то открыться. Мир-то теснее, чем кажется.

Видя, что девушка совершенно подавлена, Кутузов почувствовал, что перевес на его стороне. Тоном учителя, вразумляющего строптивого ученика, он принялся увещевать ее:

– Так что под венец тебе дорога заказана. Вот и рассуди получше, что я предлагаю: бесчестие или выход из положения. Венчаны, не венчаны, а любить друг друга нам с тобой никто не запретит!

Он решительно придвинулся к ней, и, чувствуя его тело в такой близости от своего собственного, Василиса задрожала. Слишком большим испытанием для нее было не броситься к нему сейчас, не слиться с ним воедино, не утопить свой здравый смысл в безрассудном счастье их новой встречи. Девушка с отчаяньем ощущала, что – еще мгновение – и она не выдержит всего, что довелось испытать ей в этот день, и поддастся своему порыву. Она представила себе, как он, утешая, прижимает ее голову к своей груди, целует орошенные слезами глаза, запрокидывает ее лицо для поцелуя… Пусть берет свое – он победил. У нее нет больше сил выдерживать разлуку с любовью.

Словно спасаясь от наваждения, она вскочила на ноги:

– А вот еще посмотрим, куда мне дорога заказана, а куда – нет! Найдется добрый человек и не побоится жизнь со мной связать, хоть вы и погнушались.

– Может, нашелся уже? – спросил Кутузов, вставая вслед за ней и пристально на нее глядя.

– Может, и нашелся! – запальчиво ответила Василиса.

– Вот как? – Кутузов с легкой улыбкой приподнял брови. – Ну и кто же он?

– А вам на что?

– Да любопытно, только и всего.

Мгновение девушка колебалась: непонятное предчувствие удерживало ее от ответа, но уязвленная гордость заставила, наконец, объявить:

– Тот новый врач, которого заместо Якова Лукича прислали.

Кутузов смотрел на нее со странной улыбкой:

– Так у вас все слажено уже?

– Он хоть завтра венчаться готов, – подстрекаемая гордостью, выпалила Василиса. – Моего ответа ждет.

– И что же ты ему ответишь?

Василиса старалась не смотреть в глаза Михайлы Ларионовича, которые и сейчас, когда он обрушил все то, чем она жила, были прекрасны.

– Разве ж вы мне выбор оставили? – выдохнула она, наконец.

И, боясь, что следующие ее слова превратятся в неудержимый плач, она выскочила вон из палатки.

«…Те, кто прочтет мои записки, знайте, что я имела сказать вам лишь одно: ни блага мирские, ни праведность, ни даже честь вовек не заменят любви и не сравнятся с даруемым ею блаженством…»

Поутру Василиса не вставала с постели куда дольше обычного: не хотелось ей приступать к жизни. Когда же, наконец, заставила себя подняться и ополоснуть лицо водой, услышала разговор Ивана Антоновича с присланным в лазарет денщиком Кутузова. По словам солдата, «у его высокоблагородия темно в глазах и в голове шумит», а потому он просит врача пустить ему кровь.

У Василисы захолонуло сердце: неужели их вчерашний разговор так тяжело дался Михайле Ларионовичу? Тем временем Иван Антонович собрал инструменты и ушел, а она приступила к своим повседневным обязанностям. Но, проделывая все, что от нее требовалось, мысленно отслеживала то время, что отсутствовал врач, и находила, что нет его чрезвычайно долго. Столько крови за это время можно выпустить из человека, что он и жив не останется. Что-то здесь не так! А потому девушка напряженно вслушивалась, не возвращается ли Иван Антонович, исполнив свой врачебный долг.