Агилета - Святая с темным прошлым

Иван Антонович же все чаще искал случая побыть с нею наедине. И когда незадолго до Пасхи освобожденная от снега степь всколыхнулась травой и цветами, не было ни вечера, чтобы не пригласил он ее на прогулку. Дружелюбно ведя с ним беседу, Василиса невольно вспоминала те часы, когда оставалась наедине с Михайлой Ларионовичем, и задумчиво улыбалась: с одним время проводить – что мчаться на коне во весь опор, а с другим – что ехать на телеге.

На Светлой седмице [51]Иван Антонович, очевидно, едва дождавшийся конца Великого поста, неловко завел разговор о том, что на днях собирается писать к маменьке (отец его скончался) и просить у нее благословения на брак.

– С кем же вы ее попросите вас благословить? – невинно осведомилась Василиса, как если бы и вправду ни о чем не догадывалась.

– С вами, – покраснев, сказал врач.

– Что ж вы прежде меня не спросили? – улыбнулась девушка.

– Полагал я, и так все между нами ясно, – стушевавшись, пробормотал Иван Антонович.

Василиса вздохнула: вот уж не думала она, что предложение руки и сердца может вызвать у нее такое сострадание!

– Что же вы маменьке напишете? – задалась она вопросом. – Что отыскали вы себе монахиню-расстригу, что при армии живет и за больными солдатами ходит? То-то радость вашей родительнице будет! Она-то вам, небось, благородную девицу в жены прочит, чтобы ровней была. А я кто? Нет, Иван Антонович, на благословение нам с вами надеяться нечего!

Она умышленно не касалась своих чувств, стремясь укрепить его в мысли, что препятствие к их возможному браку в другом, но врач неожиданно проявил упорство.

– Уж в какие слова сие облечь, я поразмыслю, – сказал он твердо, – и смею полагать, что отказа мне не будет.

Василиса искренне надеялась, что затея Ивана Антоновича провалится с треском, но на четвертой седмице по Пасхе от матушки его пришел благоприятный ответ. Видимо, искренне любя своего отпрыска и уважая его выбор, дворянка Ольга Андреевна Благово давала благословение на брак сына-дворянина с девицей духовного сословия и бесприданницей. Более того, она от всей души желала встречи с будущей невесткой. «Дабы и мне оценить по достоинству ее высокие душевные качества, о которых ты пишешь, мой свет», – добавляла она.

Когда воодушевленный Иван Антонович предложил Василисе сделать оглашение о предстоящей свадьбе, она почувствовала себя в ловушке.

– Видит Бог, Иван Антонович, – мягко начала она, – я б хоть завтра с вами обвенчалась, если бы… – ей вдруг стало тяжело говорить, и слова без опоры повисли в воздухе.

– Если б другого не ждали? – глухо закончил за нее врач.

Василиса вскинула голову:

– Правда ваша, жду, чтоб, наконец, судьба моя решилась. Он в отпуске, перед отъездом надежду мне подал, но вестей от него уж больше года нет. Если вернется – не взыщите: буду ему принадлежать.

– И долго ли вы ждать намерены? – все тем же, глухим и безликим голосом спросил Иван Антонович.

– До праздника честных древ Животворящего креста [52], – с твердой уверенностью отвечала Василиса. Она хорошо помнила, что именно в этот день Михайла Ларионович вернулся к жизни.

– А если и тогда не объявится?

– Тогда… – Василиса глубоко вдохнула воздух, как если бы готовилась нырнуть на глубину. – Тогда буду счастлива принять ваше предложение.

Вскоре после Троицы в полк пришло уведомление, что бывший его офицер, Михайла Ларионович Голенищев-Кутузов, ныне полковник, вернувшись из отпуска, направлен в расположение Луганского пикинерного полка, коим ему отныне надлежит командовать. Но не успел свет померкнуть для Василисы, как сообщили ей и о том, что Кутузов прежде заедет на старое место службы дабы навестить товарищей по оружию. Девушка поняла, что это означает: он едет за ней.

Не давая своей радости прилюдно бить через край, она дотошно расспросила всех кого могла, через сколько, примерно, дней следует ожидать Михайлу Ларионовича. Затем собрала и пересчитала те деньги, что остались от присланной им некогда катеринки. Выходило не так уж мало – вполне достаточно для того, чтобы каждый день давать по алтыну караульным с просьбой немедля послать за ней, едва они завидят Кутузова на дороге. Как и некогда в пещерной келье намеревалась она встретить его красиво одетой и с убранными волосами.

Свой восторг она прятала, опуская долу глаза и чаще, чем обычно, уходя из лагеря в степь или на берег Днепра, где бродила вдоль реки, счастливо смеясь и вслух благодаря Творца, за то, что сподобил он ее вновь насладиться счастьем любви. Больше поделиться ей радостью было не с кем: имея в лагере множество друзей, не имела она ни единого наперсника. Прежде таковым можно было считать Ивана Антоновича, но теперь избегала Василиса и взглянуть на него лишний раз, дабы не причинять мучений.

Первая неделя ожидания миновала, оставив девушку все в то же восторженном расположении духа – едва ли Михайла Ларионович смог бы добраться из Петербурга на самый юг Российской империи так скоро. Но вторая истекшая неделя подточила душевный покой Василисы: сколько можно томить ее, и без того ждущую полтора с лишним года! Не в Сибирь же он едет в самом-то деле!

На третьей неделе девушка уже не находила себе места. С утра до ночи занимала себя делами, но облегчения это не приносило. И вдруг однажды, накануне Ивана Купалы [53], когда поливала она свой аптекарский огород, состоявший из одного-единственного, чрезвычайно разросшегося колючего растения – подарка имама Дениза – к ней примчался посланный караульным солдат и, часто дыша, сообщил:

– Ну, кажись, едет!

Василиса распрямилась так стремительно, что вода из оловянной чашки плеснула ей на передник.

– Точно он? – прошептала она.

– Далеко еще – лица не разобрать – он в кибитке сидит. Но лошадь сзади привязана – как пить дать его!

Девушка кинулась в лазарет, в свою каморку. Лихорадочно скинула передник, рубаху, поневу и облачилась в дожидавшееся своего часа «благородное» платье. На шею же холодными от волнения руками повязала платок цвета червонного золота, купленный у одной из казачек за такие бешеные деньги, что отдавала их Василиса, зажмурившись. Быстрыми движеньями переплела косы, перекинув их на грудь. И выбежала из лазарета.

К тому времени стало очевидно, что подъезжающий офицер именно Кутузов. У въезда в лагерь столпился весь его бывший батальон, и солдаты палили в воздух из ружей, не боясь, что им достанется за впустую растраченный порох. Здесь же, возбужденно переговариваясь, собрались и офицеры.

Василиса вскарабкалась на основание пушечного лафета, где как раз хватало места для пары узких ног. Так голова ее была вровень с головами мужчин, хоть и приходилось удерживать равновесие. Она жадно следила за выходящим из кибитки Михайлой Ларионовичем, но, едва тот сошел на землю, как полковника тут же обступили товарищи, обнимая, хлопая по плечу, пожимая руку.