Агилета - Святая с темным прошлым

«…Муж мой был нрава спокойного, честен и весьма рассудителен. Других достоинств я припомнить за ним не могу…»

Если бы Василиса и задалась целью пожаловаться на семейную жизнь с Иваном Антоновичем, то ей бы это не удалось. Их брак напоминал тихое лесное озеро, не знающее не то что бурь, но даже и сильных волн. Лишь изредка возмущала его поверхность легкая рябь, вскоре сходившая на нет, и поверхность воды оставалась безупречно гладкой.

Ничто в супруге не отталкивало женщину – ни внешность, ни привычки, ни отношение к ней и к детям – однако, ничто и не притягивало. Хоть если взглянуть со стороны, ничем Иван Антонович не был плох. То забавное сходство с козьим племенем, что рассмешило Василису при первой их встрече, с годами как-то сгладилось, облик врача стал куда более солиден и нынче уже не вызвал бы ничьей улыбки. Более того: рассуждая беспристрастно, доктор Благово к середине жизни выглядел куда лучше многих своих сверстников. От природы худощавый, он казался моложе, чем был, льняные волосы его ничуть не поредели, плечи не ссутулились, а мундир придавал ему тот необходимый вес, коего он был бы лишен в гражданской одежде. Все это, конечно же, отмечала Василиса, потому и в горничные взяла женщину весьма пожилую. Однако… Однако, с улыбкой провожая мужа в госпиталь и с улыбкой встречая его со службы, делала это отнюдь не из расположения к нему, а из вежливости. А еще оттого, что для детей благотворно видеть приязнь меж отцом и матерью.

В чинах Иван Антонович поднимался медленно, что было, впрочем, закономерно – в медицинской службе попробуй взлети! Хоть опыт участия в военной кампании у него уже имелся: в том самом 1783 году, когда потребовалось силой вернуть почти упущенный Крым, он на несколько месяцев разлучился с женой, участвуя в боевых действиях. За что и был произведен в младшие лекари 1-го класса, что вполне удовлетворило его самолюбие. По наступлении же мира остался служить в Севастополе, коему предстояло стать морским форпостом России.

В делах медицинских он звезд с неба не хватал, но обязанности свои исполнял со всем возможным тщанием, особенно следя за чистотой, что было не самым обычным делом в те времена. Среди персонала госпиталя снискал он уважение, а пациенты передавали из уст в уста рассказы о тех чудесных снадобьях, коими ставил он на ноги даже, казалось бы, безнадежных больных. Поговаривали, впрочем, что снадобья эти готовит его жена, и что с женой же Иван Антонович непременно советуется, буде столкнется со сложным случаем в своей практике. Иной раз видели в госпитале и ее саму – тонкую, светлую, всегда дружелюбную и внимательную даму, что не брезговала рассматривать гноящиеся раны и дышать гангренозными испарениями. После ее визитов Благово со спокойной уверенностью брался за лечение и, как правило, исцелял больного. А потому, увидеть в госпитале его супругу почитали за добрый знак.

Василиса же отнюдь не исполнялась гордыни от того, что муж без ее советов, как без рук, лишь радовалась, что знания ее и умения по-прежнему нужны людям. Многие приходили к ней за помощью прямо домой, и никто не уходил без лекарства или, хотя бы совета, а зачастую и сама она отправлялась к больному на дом. После нескольких лет жизни в Севастополе Василиса стала шутить, что, верно, нет в округе женщины, роды у которой она не приняла бы хоть раз, а если собрать вместе всех ее крестников, то получится целый батальон.

Мало ли женщин, лишившись любви, остаются с пустырем в душе, взращивая на нем ожесточение и тоску! Василиса же, едва заприметив, что сии сорняки пробиваются и в ее сердце (что неизбежно случалось время от времени), немедля выкорчевывала их, нагружая себя множеством полезных дел. Михайле Ларионовичу не до тоски, небось, а стало быть, и ей негоже. На новое их свидание надлежит ей явиться не потухшей и опустошенной, а бодрой и живой с огнем в глазах и верой в свое умение исцелять даже тех, кто, казалось бы, обречен. Сможет ли Кутузов, столь высоко ставивший достижения и победы, не оценить, какой искушенной лекаркой она стала! Еще прежде, чем занемогший человек изложит свою жалобу, умела угадать по глазам, ногтям, цвету кожи и не уловимым, но ощущаемым ею признакам, в чем его недуг. С годами все более крепло ее умение успокоительно и властно смотреть на больного, внушая ему, что снадобье непременно принесет облегчение, и сила внушения порой приносила куда больше пользы, чем сила трав. А за тех, кого болезнь успела уж слишком подкосить, молилась так горячо, что по молитвам ее нередко наступало исцеление. И вновь с почтением нарицали ее «святой», из уст в уста передавая рассказы о ее удивительных свойствах.

Так и текли дни Василисы в любимом труде и воспитании любимых детей, что позволяло смиряться с ничем не радостным браком. Сколь бы ни был порядочен Иван Антонович, его порядочность не зажигала ей сердца. Ровный нрав мужа оставлял недвижимой душу жены, а его привязанность к ней не вызывала в женщине трепета. Однако скрывать свои истинные чувства к супругу стало для Василисы такой же привычкой, как расчесывать волосы или глядеться в зеркало по утрам. Иван Антонович же, на свое счастье, пребывал в полной уверенности, что любим женою, и радовался, что находит в ней такую помощницу в своих делах. Наверняка, он полагал, что увлечение супруги тем самоуверенным полковником минуло, как болезнь, и закончилось полным выздоровлением.

Мать его, Ольга Андреевна, приняла невестку ласково, однако, в глубине души осталась недовольна выбором сына. Разве такой супруги достоин ее Ванечка! С лица, правда, недурна, но телом не вышла – худосочна. Порты на нее надень – будет парень: ни зада женского, ни груди не углядишь. Да и того счастливого обожания, с коим молодой жене должно взирать на мужа, в глазах ее не видно. Держится с ним ровно и приветливо, да материнский-то глаз не обманешь: за приветливостью этой пустота, а не любовь. И придраться не к чему, а горько видеть, как дурачок ее счастлив. Впрочем, весь внешний декор при встречах с семьей сына она соблюдала, умилялась внукам, баловала их подарками и ни разу не подивилась тому, почему меж ее сыном и сыном Василисы нет никакого внешнего сходства. По крайней мере, не высказала этого вслух.

«…Войны на земле не иссякают, как волны в море…»

При взгляде на Филарета у Василисы всегда точно искра вспыхивала в сердце. Она готова была любоваться сыном до бесконечности: ясным его взглядом, живо передававшим каждое движение души, да ладным телом, крепостью своей напоминавшим тело мужчины, скорее, чем мальчишки. Не обещал он стать высокого роста, но Василиса того и не ждала. А вот ум, наблюдательность и удивительную точность суждений Филарет обнаружил в самом раннем возрасте, и, по мнению матери, качества сии должны были блестяще развиться со временем. Но главной отрадой было то, что сын с самого детства твердо знал, по какому пути он отправится в жизни.