Агилета - Святая с темным прошлым

– Вот ведь старые раны, – проговорил Кутузов, наконец. – Вроде бы, и жив после них остался, а вот замру иной раз, как неживой.

Филарет смотрел на него с тревогой и участием.

– Верно, пора мне сегодня на покой, – тяжелым голосом сказал Кутузов, и Филарет тут же поднялся. – Нет, погодите, господин полковник, я имею сказать вам кое что еще …

Он медлил, совершенно не представляя себе, что скажет в следующий миг.

– Нам предстоит генеральное сражение, – заговорил он, наконец, – о чем вы, конечно, осведомлены?

Филарет кивнул.

– Размах его будет таков, – продолжал фельдмаршал, – что я уже заранее вижу, что имеющихся у меня адъютантов мне не достанет. Я охотно добавил бы к их числу еще одного: человека умного и настоящего боевого офицера, хорошо умеющего оценить обстановку на поле боя. Именно таким вы мне и представляетесь.

Он поднял взгляд на Филарета:

– Что скажете на это предложение?

Тот казался ошеломленным.

– Должен ли я расценивать сие как приказ, ваше высокопревосходительство?

– Я бы очень хотел видеть вас своим адъютантом, – медленно проговорил Кутузов.

Он видел, как борются чувства на лице полковника Благово и, прежде, чем тот заговорил, уже понял, что потерпел поражение:

– Ваше высокопревосходительство! Если ваше пожелание – приказ, то я, разумеется, повинуюсь ему. Но если у меня есть право выбора, то, при всем моем глубочайшем уважении к вам и при том, что сие предложение для меня более чем лестно, я предпочел бы остаться в своей нынешней должности.

На мгновение Кутузов задумался: а что если приказать? Удержать его подле себя на время предстоящего кошмарного кровопролития и тем самым почти наверняка сохранить ему жизнь. Каждый ведь полагает, что в бою убьют кого угодно, только не его…

Однако вслед за тем он поставил себя на место Филарета и понял, что сим приказом воздвиг бы стену насмешек, а, возможно, и презрения между полковником и его товарищами по оружию. Ведь как все стало бы выглядеть в их глазах? За отцовские заслуги главнокомандующий берет сына под свое крыло… Нет, в принципе сие было в порядке вещей, но накануне генерального сражения подтекст становился совершенно очевиден: Благово не хотят подставлять под пули. Да, человек отважный побоится быть униженным этим в глазах соратников и приказу подчинится с камнем на сердце.

Он сидел и молчал, не имея душевных сил ни отпустить Филарета, ни насильно оставить его подле себя. Прошлое, настоящее и будущее теснили его, объединившись, как неприятельские войска, и он едва выдерживал их натиск. Его единственный сын рядом, однако, не знает о том, нося чужое отчество и чужую фамилию. И Василиса рядом – что там езды до Калуги! – однако, она так же недосягаема, как мечта, виденье, воспоминание. И смерть рядом – скольких накроет она своим черным крылом через считанные дни! – а противостоять ей нечем. Армия жаждет горячей схватки, император и его двор желают красивой победы, Наполеон спит и видит, как разгромит бегущих от него русских, и он, Кутузов, пожалуй, единственный человек во всей стране, который предпочел бы отступать и дальше, имей он такую возможность. Но нет, ему не дадут отступить, изматывая Бонапарта, и заставят дать сей заранее ненавистный ему бой, где, возможно, его сын, тот единственный, которого ему довелось увидеть… Кутузов устрашился додумывать эту мысль до конца.

– Ну, что ж, невольник – не богомольник, – с усилием выговорил он, поднимая взгляд на Филарета. – Оставайтесь в своей нынешней должности, коли хотите. Но в таком случае я желаю вам, Филарет Иванович…

Осекшись, он через несколько мгновений собрался с духом:

– Я желаю нам с вами увидеть друг друга в живых по окончании сего сражения.

«…Лишь по возвращении нашей армии из Парижа узнала я с содроганием всю правду о том кровопролитнейшем из боев…»

Из воспоминаний генерала Жан-Жака Пеле, в 1812 году начальника дивизионного штаба наполеоновской молодой гвардии:

«…Наполеон давший и выигравший более сражений, нежели кто либо другой во все времена, не переставал говорить, что «Бородинское сражение было самое прекрасное и самое грозное, что французы показали себя достойными победы, a русские заслужили право быть непобедимыми». Он говорил также на острове Св. Елены, что: «из пятидесяти, данных им, сражений, в Бородинском было проявлено наиболее доблестей и получено наименее последствий…»

После переправы через Неман, Наполеон постарался разделить русские силы, и сразиться с ними поочередно. Сражение, которого он желал, чтобы дать характер этой кампании, казалось, убегало от него. Ничто не было решено при Смоленске. Древнее Государство Царей не было тронуто ни в своей поземельной области, ни в своих действительных силах. Наполеон не мог подвинуть далее свои завоевания, не разбив армию. Для вступления в неприятельскую столицу нужна была громкая победа. Или расширение завоевания, или занятие столицы, были необходимы для того, чтобы принудить к миру неприятеля.

Русские генералы призвали к начальствованию Кутузова, известного Аустерлицким поражением и незначительными успехами против турок. Этот генерал продолжал отступление, которое ему надлежало прекратить…»

Из воспоминаний Федора Николаевича Глинки, в 1812 году адъютанта генерала Милорадовича:

«…Наконец прибыл сей лаврами и сединами увенчанный вождь. Радость войск неописуема. У всех лица сделались светлее, и военные беседы вокруг огней радостнее. Дымные поля биваков начинают оглашаться песнями.

Когда Светлейший Князь объезжал в первый раз полки, солдаты засуетились было, начали чиститься, тянуться и строиться. «Не надо! Ничего этого не надо! – говорил князь. – Я приехал только посмотреть, здоровы ли вы, дети мои! Солдату в походе не о щегольстве думать: ему надобно отдыхать после трудов и готовиться к победе». В другой раз, увидев, что обоз какого-то генерала мешает идти полкам, он тотчас велел освободить дорогу и громко говорил: «Солдату в походе каждый шаг дорог, скорей придет – больше отдыхать будет!» Такие слова главнокомандующего все войско наполнили к нему доверенностью и любовью. «Вот то-то приехал наш «батюшка»! – говорили солдаты, – он все наши нужды знает: как не подраться с ним»; в глазах его «все до одного рады головы положить». Быть великому сражению!..»

Из воспоминаний Ивана Федоровича Паскевича, в 1812 году генерал-майора, командира 26-ой пехотной дивизии:

«…В Можайске Кутузов встретил генерала Беннигсена, который, ничем не командуя, ехал позади армии. Назначив его начальником штаба армии, Кутузов поручил ему отыскать позицию, Беннигсен избрал Бородинское поле…»