Галина Петреченко - Князь Олег

— Почему? — удивленно спросил Аскольд.

— Я видел, как тебя убивали секирой, — шепотом проговорил Аскольдович и снова крепко обнял отца.

Аскольд оторопел.

— Что ты сказал, сынок? — догадался спросить он, выйдя из оцепенения.

Княжич повторил свои слова и заплакал.

— Но я жив! Сынок, ты видел неверный сон!

— Это был не сон! — крикнул ребенок.

— Не расспрашивай его ни о чем! — закричала Экийя, метнувшись к сыну, но было поздно: ребенок бился в истерике, держа отца за шею.

Аскольд пошатнулся. Никогда он не’ видел своего сына в таком состоянии. Беспомощно озирался он по сторонам, пока не увидел няньку, несущую серебряный кубок с теплым отваром. Не сразу удалось напоить им сына, который вскоре заснул на руках доброй няни.

— Что означает твой наряд? — жестко спросил Аскольд, окинув недовольным взором жену. Что-то новое, вызывающее опасение за себя и сына увидел вдруг Аскольд в ее стати.

— Иссяк дух нашей любви, Аскольд, — тяжело проговорила Экийя, выдержав взгляд мужа. — Вчера ты не услышал ни зова моей души, ни зова сына. Боги увели тебя на русальную ночь, будто дороже буйного веселья у воды для тебя нет ничего на целом свете! Пусть будет так, как велят твои боги! Но я обратилась за помощью к силе духа своего народа и надела свой девичий наряд.

— Почему девичий? — хмуро переспросил Аскольд, глядя на ее пылающие щеки.

— Дух народа передается только через юное зерцало! — с болью пояснила она и отвернулась от мужа.

— Экийя! Ты же никогда не придавала значения нашим забавам! Ты никогда не заходила к моим наложницам и никогда не вела бесед со мной после ночных пиршеств! Что стряслось сейчас? — не понял Аскольд.

— Ты потерял чутье на мой зов! Ты не хочешь знать, что вещают для тебя бога! Ты снова бросаешь вызов судьбе и испытываешь волю богов! Берегись, Аскольд! Сын целую неделю видит одно и то же: видение, предвещающее тебе смерть. Я звала тебя, но ты не шел, я молилась за тебя. Я нарушила запрет жрецов и вчера молилась возле Святовита!

Аскольд молчал. «Утро нового похода не веселое», — горько подумал он.

— А мою ладью перед дальней дорогой ты разве не омоешь ключевою водой?

— Пусть это сделают твои ночные русалки! — гневно воскликнула Экийя и подошла к няньке посмотреть на спящего сына.

— Что ж! — зловеще проговорил Аскольд и добавил: — Пусть это сделают мои ночные русалки!

— Гуфо [23] Гуфо ( лат . — Gufo) — филии; имена людей в древние времена происходили от кличек, а те возникали по разным причинам. Сюда входили и заслуги людей, но чаще всего — от сходства черт характера человека или его внешнего вида, напоминающего то или иное животное. ! — окликнул он своего стражника и повторил ему слова жены.

И только когда солнце передало людям и Киевской земле жар своего духа и ушло в далекие небеса на отдых, из Барвихинской бухты прибыли Аскольдовы ладьи и на Почайновском причале началась погрузка дружины киевского князя.

Аскольд стоял на крепких дубовых опорах, выступающих далеко в глубь Днепра, и отдавал последние распоряжения.

— Коней — туда, в левую стаю ладей, к Диру поближе. Провизию — по равным долям ратникам; оружие — чтоб у каждого воина! Сам смотреть буду! Не забудьте колья, цепи, крюки, щиты. Щиты для ладей с охранными символами. По одному — на каждую ладью. Что-о-о? Какую еще бадью? А-а-а! С ключевой водой? Экийя! Все-таки пришла! Потом, будет время и для ее ритуала. Быстрее, друже! Солнце торопит! Нас ныне Перун сам провожать будет! Слава Святовиту, погоду мирную послал нам для отплытия… Ну-ну… Дайте ковш моей семьянице! Пусть она смоет с моей ладьи тяжелый дух предыдущих походов! Пусть исчезнет черный дух из щелей моей ладьи! Пусть только свет и любовь живут в моей ладье! И пусть каждую ладью освежат ключевой водой! — С этими словами взволнованный Аскольд сам передал большой серебряный ковш Экийе, которая, едва взглянув на мужа, зачерпнула воды и, поливая себе на руки, медленно и осторожно лила на ладью ключевую водицу и втирала ее в доски.

Аскольд ревниво следил за каждым ее жестом, за звоном монист на висках, за притягательным шорохом яркого мадьярского платья, красиво облегающего ее стройную фигуру, и сердце его сжималось от предстоящей разлуки с ней. Зная, что всегда и во всем побеждает его воля, он не сомневался в том, что и нынче Экийя найдет случай, чтоб проститься с ним. Но день шел, а она не приходила, и, кого бы из слуг он ни посылал за ней, ответ был один: «Сына нельзя оставить ни с кем…» Аскольд злился. Неужели ее так глубоко обидело его пренебрежение к зову ее души? Или что-то другое… Конечно, боги, только они могут изменить жизнь человека. Но почему именно сейчас?..

Экийя закончила свой ритуал, и к ней подвели черного коня Аскольда, золотое стремя которого, наклонясь, она поцеловала с одним желанием: чтоб никогда отец ее сына не забывал о своем потомке!

— Чтоб ни одна лихая сила не свалила ни тебя, ни твоего ездока! — проговорила она на прощание по привычке и горячим взором окинула могучую фигуру мужа. — Светлого пути ночью и днем! Скорейшего возвращения домой, муж мой, — сказала она громким, твердым голосом и припала на мгновение к его груди.

— Пусть уйдет мрак из души твоей и из души моего сына! Всем тьмам назло я вернусь домой, к тебе и сыну! — взволнованным голосом проговорил Аскольд и крепко поцеловал Экийю. Затем резко оторвал ее от себя и повелительно изрек: — Ну, где мои христианские проводники? В мою ладью пожалуйте!

И последними на борт ладьи Аскольда взошли с понурыми головами два проповедника византийской христианской Православной Церкви, Исидор и Софроний. Третий уплыл рано утром, едва рассвело, когда глава киевской рати еще пребывал в забытьи под ясенем в Тетеревиной роще…

Аскольд поглядывал то на запад, то на восток, желая сравнить силу ветра, постоянно меняющего свое направление, будто призывая посостязаться с собой. «Ну, куда отнести твои суда?» — казалось, спрашивал грозный владыка неба и надувал паруса ладей восточным порывом с такой шумной отвагой, от которой у Аскольда пробуждалось чувство задора. А что, может, и впрямь заплыть к булгарам и показать им свой «христианский» зуб? Аскольд провел рукой по обветренной шее, на которой поверх тяжелой серебряной гривны висел астрагал бобра, глухо ударяющийся о мелкую кольчугу князя, и ухмыльнулся. «Да, пусть царь Борис посмотрит сам, как был правдив константинопольский патриарх Фотий в своем «Послании к христианским правителям» о быстром отречении киевского князя от «грязного» язычества! Ишь, вообразили, что словене легко предают своих богов! Вон Перун что вытворяет! Пять дней дремал в носовой части моей ладьи, а теперь, гляди, готов подбрасывать наши ладьи, как перышки, да не бросает, а зорко охраняёт. Значит, знает, куда и зачем я иду. Ну, Перун, веди нас к булгарам! А там и к ромеям заглянем, пусть знают, кому больше верить можно!..»