Галина Петреченко - Князь Олег

— Уберите гарпунеров, а то они нам всех лошадей покалечат! — приказал он лучникам.

Стемир успевал только щит подставлять навстречу летящей в его сторону туче стрел. Крутясь вправо и влево, он, как и его меченосцы, умело оборонялся. «Ну и дела! Сколько же у них стрел! Сплошной звон на поле!..» — хмуро думал Стемир, пытаясь увернуться от удара гарпуна древлянина.

Но вот со стороны леса послышался топот конницы, и Стемир увидел Олафа, несущегося на выручку своим меченосцам.

Секироносцы отражали летящие в их сторону гарпуны, лучники обстреливали понизу древлянское войско, которое понемногу стало таять, а меченосцы по-прежнему пускали в ход только щиты: рубить головы легковооруженным жителям глухих лесов Припяти не велел Олаф.

Бой закончился так же неожиданно, как и начался: на свободный клочок земли выбежал какой-то молодой человек в кожаной сустуге, на которой красовалась зеленая вышивка в виде двух-трех сплетенных ветвями деревьев, и, закрыв лицо руками, трижды отрывисто воскликнул:

— Остановись, лихой враже! Ты победил нас! — Он прокричал это, оборачиваясь на все четыре стороны света и, когда убедился, что не слышит более ни свиста летящих стрел, ни лязга гарпунов о щиты, отвел дрожащие ладони от молодого лица, на котором отразились досада и уныние.

— Кто ты? — спросил его Олаф.

— Вождь припятских древлян по имени Мала! — с пылающим лицом ответил малолетний вождь и исподлобья оглядел витязя, ведущего не то строгий, не то насмешливый допрос.

В мгновение ока Олаф вспомнил, как много лет назад они совершали дозор в юго-западном клину Рарожья и наткнулись на войско восточнофранконского короля. Он вспомнил, сколько ненависти и дикой злобы испытал он тогда, глядя на германцев, безжалостно уничтожающих малую дружину. «Как этот юный вождь похож на меня! Как он, должно быть, ненавидит меня!.. Такова жизнь вождей племен! Либо тебя, либо ты…» — думал Олаф.

— Ты хороший вождь, Мала! — с уважением проговорил Олаф и, прижав правую руку к груди, поклонился храброму древлянину. — Перед тобою вождь рарогов-русичей, новгородский и киевский князь Олаф! Я пришел к тебе с большою дружиною, чтобы подчинить вас, ибо твои земли разделяют те земли, которые принадлежат мне и моему племени!

Древлянский вождь пошатнулся. Да, он знал, что варязе-русичи уже два десятка лет живут среди словен. Но живут обособленно, в своих городищах, имеют огромные дружины с лихим оружием, которым они его ноне вон как посрамили! «Да неужто гарпун, хоть и с дубовым древком, устоит против меча? Ох, древляне, древляне! Понадеялись на глухие леса, не послушались кривичей, что глаголили во Плескове: какие торы были там на пристани, а некой князь из Новгорода…»

— Я знаю, душа твоя скорбит о поражении! Я не стану перед тобой оправдываться за свои дела, но скажу тебе только одно: мы щадили твоих людей, ибо наши стрелы летели понизу…

— Чего хочешь ты? — не выдержал Мала.

— Ты будешь платить дань моей дружине, — спокойно объяснил Олаф.

— Но… у моего племени нет среброносных руд, — обреченно ответил Мала.

— Но есть меха! В ваших лесах много зверя разного водится, а мы мех почитаем за серебро.

Мала глубоко вздохнул, снова глянул исподлобья на Олафа и мрачно спросил:

— А северян и радимичей… ты воевал?

— Хочешь знать, какую дань они мне платят?

— Да! — выдохнул Мала.

— По черной кунице с дыма! Согласен?

Мала не поверил своим ушам. Разве это дань? Под дымом у него живут до тридцати — сорока голов! Чего им стоит одну куницу отдать! Этих юркоголовых у нас бегает хоть отбавляй!..

— По черной кунице со двора? — медленно переспросил Мала.

— По черной кунице со двора! — подтвердил Олаф и добавил: — Но в случае нападения врага на твои земли мы будем защищать и тебя, и твое племя. Ты все понял, вождь древлян Мала? — жестко спросил Олаф, стараясь внушить молодому древлянскому вождю мужество и жизнестойкость.

Мала оглядел огромную рать варяга-русича, его сподвижников-воевод, что восседали на крепких конях и, облаченные в невиданные доспехи, смотрелись, что и говорить, непобедимыми витязями. Если бы… если бы они не прорубили дорогу к нему, вождю припятских древлян… А коль дорога прорублена, то, пока не зарастет она новой порослью, по ней может пройти кто угодно! Мала видел, что Новгородец-русич ждет его ответа, и тихо, но твердо ответил:

— Да будет тако!

— Ну, вот и ряд заключили! А чтоб тебе не думалось, что я к тебе дорогу прорубил с лихой затеей, я тебе часть своей дружины оставлю, чтоб ты крепость здесь поставил! Или ты надумал ужо засадить мою торную дороженьку? А? Не старайся, вождь, перехитрить меня! — прозорливо заметил Олаф, но дружине своей не позволил смеяться над именитым древлянином и, чтоб поскорее закончить, твердо повторил: — Запомни, я тебе друг! И вся моя дружина — твоя защитница!

Вот теперь и дружина русича громко трижды грянула: «Да будет тако!»

— А сейчас я должен совершить жертвоприношение своим богам! — повелительно изрек Олаф и приказал вождю древлян: — Вон к тому дубу ты приведешь десяток быков, а мои друиды разделят их на части и отдадут их мясо Перуну, Сварогу, Радогосту и Святовиту! Ибо их духи поддерживали во мне и моей дружине силу отваги! Поклонимся и Влесу! Ибо без его благодеяний наше тело не имело бы достаточно сытной пищи! Ну, а потом устроим пир во имя дружбы наших племен! Ты убедишься, вождь древлян, что я тебе не враг! Я твой добрый защитник! — ласково сказал Олаф и спешился с коня.

Вождь Мала закусил губу и с горечью наблюдал, как варязе-русичи занялись неотложными делами…

Северяне и радимичи, упомянутые незадачливым юным древлянским вождем, были покорены Олафом в последующие два года, в течение которых он не знал отдыха. Он мотался со своей дружиной по всему днепровскому краю — то на север от Киева, то на запад, то на восток, то на юг. «Крепости! Крепости по всем моим землям воздвигать!» — повторял он своим сподвижникам, и те, зараженные его энтузиазмом, безропотно следовали за ним. Правда, были сомнения, минуты отчаяния и даже ленивой спеси, в ходе которых Олаф пытался бороться один на один с невесть откуда появлявшимися препятствиями. То перед растерянным Олафом неожиданно всплывал лик Аскольда с укоризненным взором карих глаз, в которых Олаф читал не только укоризну, но дикую злобу и месть. То откуда-то доносился довольно ясный, полный тревоги голос Экийи, зовущий Олафа прогуляться в тенистых рощах у Днепра. То возникал в дверях гридни хмурый Стемир, пытливо ищущий во взгляде Олафа ответ на свой тайный, жгучий вопрос. Что-то щемящее, тревожно рвущее его сердце на части испытывал Олаф каждый раз в Киеве, когда истекал короткий срок передышки, устроенной им по исходу того или иного похода.