Ирина Горская - Андрей Ярославич

— Письмо и чтение — занятия мешкотные, — осторожно проговорил Ярослав, — а ты ведь искусствам воинским, владению конем обучаешься… Достанет ли времени у тебя?

Андрей уже понял, что легко одолевает сопротивление отца.

— Достанет! Еще увидишь, как достанет!..

Эта ребяческая удаль, вдруг вспыхивавшая в милых глазах сына, трогала Ярослава едва ли не до слез…

Когда Андрей, теперь уже в уговоренный час, пришел снова в покой Ефросинии, он увидел то, что в первый свой приход не приметил, пораженный зрелищем девушки за книжным налоем. Глянули на мальчика со стен иконы, открытые, не задернутые пеленами. Иные изображения были ему знакомы по церквам, он знал, кто это. Вот Младенец Иисус, в зеленом, складчатом, поблескивающем, раскинул ручки, сидит на коленях Богородицы в бордовом плаще… Сердце Андрея больно сжалось о матери родной. Поспешно обратил он взгляд на другую икону — Спаса Нерукотворного — на прямой пробор волосы с крохотной челкой — на черном множественными полосками — желтое, тонкий нос и скошенные вправо большие зрачки…

Эти зрачки смущали мальчика, так непонятно смотрели… А вдруг он все же творит дурное, желая обучиться чтению и письму?..

Но святые братья Борис и Глеб смотрели на него тепло и будто ободряли, как добрые друзья. Борис был постарше, с бородкой, а Глеб — молодой, безбородый. Оба с длинными мечами, на головах — круглые шапочки, опушенные мехом. Красные плащи… Ах, если бы у него был такой брат, истинный друг! Но даже Танас не такой…

А лицо Георгия-воина тоже совсем юное, и волосы кудрявы ровными колечками. Он в кольчуге и копье тонкое зажал в светлом кулачке совсем по-живому… И глядит, будто и с любопытством, будто ему занятно, как будет Андрей учиться…

Мальчик сотворил крестное знамение…

Ефросиния смотрела серьезно и ласково. Сегодня она прибрана была, как подобает. Волосы — под шапочкой, и поверх шапочки — плат, ни волосинки не приметишь. И вся спрятана в широких пестрых платьях. И на ногах — сапожки с каблучками… Он вспомнил ее розовые босые ступни в туфельках без задников… Так захотелось увидеть снова!.. Резко мотнул головой…

Она досказала Андрею историю святой Онисимы. В монастырь, где царица претерпевала поношения, словно безумная и нищая, явился великий подвижник и признал в ней духовную мать всех монахинь. Но, не желая себе почестей, она бежала из монастыря…

Это было так замечательно слушать! Андрей представил себя нищим, полунагим, все насмехаются над ним, а ему смешно и презренно все мирское… Но нет, он знает, что не будет так… Но отчего? Отчего ему недостает сил противиться всему мирскому? И ведь никто не поддерживает его! Даже отец не тотчас согласился на его обучение. Что уж говорить об Анке и Льве! Эти и во сне видят его правителем — жемчужной тучей!.. А Ефросиния поддержала бы его?.. Но он стеснялся открыться ей, ведь у него о ней были грешные мысли, он хотел увидать ее неприбранной…

Кончиками нежных пальцев она едва коснулась его рукава. Следом за ней прошел к столу. Снова раскрылись пергаментные темно-желтые страницы, испещренные сплошным ковром гнутых буковок…

Ефросиния учила Андрея, вспоминая, как ее некогда, в доме отца и матери, учила монахиня Кира. Складывали буквы в слоги, разбирая Псалтырь. Каждая буква означала звук, и еще у нее было свое название — аз, буки, веди, глаголь… Такое учение скорым быть не могло. Но Андрею в подмогу явились природные его способности. И вскоре он уже читал по-славянски легко, и даже и не вслух, и не повторяя слова шепотом, а читал легко про себя.

Буквенный узор прерывался рисунками. Ефросиния учила Андрея чертать буквы, большие и малые; но рисовать рисунки она не умела. И Андрей к этому искусству рисования относился с какою-то робостью, решив про себя, что и ему оно будет недоступно. Подолгу, однако, разглядывал рисунки на страницах…

Вот нарисованы воины с мечами, над головами — стяги вьются. На рисунке в «Изборнике» князя Святослава изображен был сам князь со своею женой венчанной и сыновьями. Андрею вспомнились настенные изображения из Святой Софии киевской. Князь Ярослав Мудрый и его дети — все совсем одинакие и по росту поставлены.

Лист глядел узорными заставками, птицами узорными, восходили городки с кровлями округлыми, плыли темные ладьи…

Деревья, города, люди — яркие зеленые, бордовые, коричневые, красные цвета…

А на полях широких рисунки были неокрашенные, просто контуры: странник несет на плече узелок на палке; человек лежит, а лопатка рядом поставлена, и написано: «Делатель, трудися».

Сколько труда монахи кладут на изготовление, написание либо переписание одной лишь книги… И снова приходили мысли о том, не грешно ли мирянину, привязанному ко всему земному, учиться подобному деланию…

Но мысли эти легко улетали, потому что учение очень занимало Андрея.

Очень скоро он приметил, что почти во всех книгах не указаны люди, написавшие их или переписавшие. Андрей подумал, что, должно быть, подобное указание грешно и только для немногих, особо важных, известных своим благочестием лиц делается исключение. Так он узнал, что «Печерский патерик» составлен был епископом Симоном.

Иные книги были совсем мирские, не о святых, не о подвижниках. Но ведь и эти книги, конечно, написали монахи в монастырях, и потому не так грешно было читать их. Исповедуясь, Андрей признавался священнику, что учится книжной премудрости; и всегда получал ответ, что ежели с попущения князя-отца, то грех прощенный…

И возвращался в урочные, уговоренные часы к полюбившимся книгам. Читал о горестях премудрого Акира и злодеяниях и кознях злонравного Акирова племянника. И как-то раз, сидя с отцом в столовом покое, дождался, когда отец в очередной раз расскажет историю казни бояр Кучковичей, убийц святого Андрея Боголюбского, и произнес громко фразу из книги об Акире премудром:

— «Иже добро творишь, тому добро будешь, а иже яму копаешь подъ другомъ, да сам в ню впадешь».

И сказал скромно, что вот такое писано в книге. И отец глядел на него с восторгом; щурился, как Александр, но в этом прищуре не насмешка виделась, а восторг любовный…

Читал Андрей рассказы о святых отшельниках, кои святостию своей диких зверей усмиряют. И о хождении Богородицы по мукам грешников, как дала она, милостивая, покой всем грешникам от Великого четверга до Троицына дня. И повесть о Варлааме и Иосафе, живших в далекой земле Индийской. И длинную, как сказка, историю святого Евстафия Плакиды, его жены и детей, как утратил их Евстафий и вновь по воле Божией обрел, и приняли они все мученический венец…

Но не одним лишь чтением и писанием занят был Андрей в покое Ефросинии. Она научила его игре в большие резные деревянные фигуры, светлые и темные. Фигуры эти представляли два войска с воинами, полководцами и правителями. Надлежало по особым законам передвигать эти фигуры по клетчатой доске особой. Обычно ничего не говорившая о себе, Ефросиния вспомнила, как игрывала с отцом в Чернигове в эту игру заморскую. Она была рада, когда Андрей легко выучился, и часто стремилась окончить занятия побыстрее, чтобы осталось время посидеть за доской с фигурами. И когда она вот так поглядывала с нетерпением на доску, совсем девочкой виделась Андрею, и ему хотелось подразнить ее. Он перехватывал ее взгляд и нарочно с тихим озорством качал головой, так что косица на маковке чуть моталась. Но Ефросиния, конечно, понимала, что он шутит, и улыбалась ему просто и любезно. Однажды она вдруг сказала, что у нее было желание выучить этой игре своего супруга Феодора…