Михаил Козаков - Крушение империи

Был четвертый час ночи, когда он проснулся от неожиданной встряски:

— Калмыков, Калмыков, вставайте… Ну, вставайте же ?я вам говорю! Это я, Лурс.

Федя вскочил. В темноте он с трудом различал лицо товарища.

— В чем дело, Лурс?

— По черному ходу стучат!

— Стучат?.. Где наши?

— Надо будить. Я к вам прибежал…

— Будите!

— А дверь будем открывать?

— Конечно! Только не производите шума!

— Где тут выключатель? Ух, черт!..

— Не надо, Лурс, окно конторы во двор…

— Ну, так что?

— Прошу меня слушаться! — зашипел на него Федя. — Будите… и ступайте немедленно на свой пост!..

— Какой командир нашелся… видали? — буркнул одобрительно студент и, спотыкаясь в темноте, побрел будить товарищей.

Все вместе пробрались в кухню, прислушались. Стук в дверь настойчиво повторился.

— Открывать? — шепотом советовались студенты.

— Позовите хозяина! — распоряжался Федя.

Привели метранпажа; он был в пальто, шапке, сапогах.

— Спросите, кто. Потом откройте.

Федя положил ему руку на плечо и вместе с ним вышел в сени.

— Кто тут? — чересчур громко, как показалось Феде, спросил метранпаж.

— Не достучаться к тебе, Петр Лукич, — ответил шепелявый голос. — Скорей! Это я…

Метранпаж сбросил дверной крюк, распахнул дверь:

— У нас тут собачьи…

Он не досказал, — и Федя вдруг ощутил крепкий удар кулаком в грудь. Он покачнулся.

Прежде чем успел крикнуть о помощи, метранпаж очутился во дворе, захлопнув за собой дверь. Слышен был топот убегающих людей.

— Держите, товарищи! — заорал Федя. — Стреляйте в подлеца!

Выскочили во двор, потом на улицу. По снежной, мертво лежавшей в ночи площади бежали две темных фигуры. Студенты помчались вдогонку.

— Стой! Стой!.. — кричали они.

— Вот это дело… настоящее революционное дело! — на бегу кричал восторженно, но тяжело дышал маленький Луре, держа наперевес непосильную для него винтовку.

«Черт! Ведь никто стрелять, наверно, не умеет?.. — глядя на него, подумал Федя. — И я никогда в жизни не стрелял…»

Он остановился на секунду и вынул из кармана горностаевский браунинг. Замшевый чехол отбросил в сторону и снова побежал вперед. Он обогнал своих товарищей.

— Стой! Ни с места, стрелять буду! — кричал он убегавшим, сам не веря в свои слова. — Именем революции…

Где-то, в другом конце площади, раздались тревожные свистки. «Наши стоят, молодцы!» — обрадовался Федя.

Он был уже совсем близко от убегавших, когда один из них, отъединившись от своего спутника, обернулся, задержался на несколько мгновений на месте… и площадь огласил первый выстрел. Федя даже не сообразил сразу, что это стреляли в него.

— Ай, в ногу! — услышал он позади себя.

Обернулся: Лурс, отшвырнув винтовку, опустился на снег. Двое товарищей задержались подле него.

— Лурсик… Лурсик… ничего, дорогой.

— Стой, сволочи! — забыв уже в тот момент обо всем на свете, усилил погоню Федя.

Впереди него, близко-близко, — спина спешившего за угол врага.

— Остановись, или я…

Федя остановился, вытянул руку с наставленным браунингом и, не чувствуя уже, что именно делает, выстрелил несколько раз подряд.

Ему показалось, что враг успел все-таки скрыться за угол и лто взамен него он смутно видит впереди себя едва перебирающую ногами черную собаку. Но это, как понял спустя минуту, была не собака, а пытавшийся ползти на четвереньках и свалившийся набок человек. Он стонал и всхлипывал.

Федя отшатнулся.

Двое остались с Лурсом, двое других очутились на месте происшествия.

— Что случилось? Кто стрелял? Тебя ранили, Калмыков?

— Нет, я стрелял… и попал вот! Не думал… а попал.

— Фу, слава богу!

— Я не думал, не хотел…

— Заплачь еще… какие сентименты!

Они наклонились над свалившимся, стонущим человеком и тотчас же узнали в нем своего недавнего пленника из типографии.

— Умираю, братцы… Ой, помираю, православные! — корчился тот от боли.

— А кто Лурса ранил, — ты? Охранник проклятый, так тебе и надо!

— Птицын, голубчик, давайте перенесем его в больницу… Ну, давайте же, Птицын! Женя Касаткин, помоги нам! Разве я хотел убивать? — сокрушался Федя, наклонившись над метранпажем. — Здесь близко, на Львовской, есть больница; мы сейчас вас туда доставим.

— Расчувствовался! — презрительно буркнул студент Птицын.

— Жив будет, чего там! — уверенно сказал Женя Касаткин.

Федя смолчал: в самом деле, что он мог ответить?

Обоих раненых — Лурса и метранпажа — доставили при помощи постовой милиции в ближайшую больницу. У студента оказался раздробленным большой палец ноги, калмыковская пуля засела под лопаткой метранпажа.

Тут же, в больнице, составили протокол о ночном происшествии, записали адрес Феди и его товарищей.

— А если бы убили, коллега? — подавляя зевоту, отчего выступили ленивые слезы на заспанных бесцветных глазах, спросила его женщина-врач.

Она вскинула желтые густые ресницы и сострадательно скривила мясистые губы:

— А почему это все произошло собственно?

Он не мог в ту минуту толком все объяснить. Только возвратившись в типографию, Федя познал причину столь огорчившего его ночного происшествия.

В комнате метранпажа и его жены, где из непонятной скромности и вежливости студенты раньше не решались произвести по-настоящему обыск, они нашли теперь две связки свеженьких черносотенных прокламаций. «Союз русского народа» требовал в них от полиции и «верноподданных войск его императорского величества» расстрела «антиправительственных сходок и демонстраций, устраиваемых жидами и прочими крамольными инородцами».

За этими листовками и явился в ночную пору соратник метранпажа. Кто он был — так и не удалось тогда Феде узнать.

Утром он сбегал в больницу. Лурс радостно расцеловался с ним, посетовав только, что «в такие чудные дни» приходится валяться на больничной койке.

Федя повеселел. Он, улыбаясь и не без некоторого хвастовства, продемонстрировал товарищу горностаевский браунинг, в котором не хватало теперь несколько пуль.

Как зарядить снова револьвер — он не знал. А в душе надеялся, что никогда больше и не будет в том надобности.

Разгромили Лукьяновку, подожгли Косой Капонир, — по улицам Киева несли на руках освобожденных из тюрем вчерашних арестантов. Вчера еще их ждала ссылка в Сибирь, каторга, кандалы, а многих — и смерть от веревки и пули.

Сегодня их приводили с песнями в Городскую думу и там чествовали речами — «свободных граждан свободной России».

Город поспешно стал жить новой жизнью. Приказчики, водопроводчики, посыльные, печатники, булочники, заводские рабочие, портные, часовщики учреждали свои профессиональные союзы и расклеивали о том извещения на всех тумбах и столбах.