Ольга Гладышева - Юрий II Всеволодович

— Не стану. Мы вкушаем единожды в день, — отвечал монашек необидчиво. — Притом пищу малоценную и не до сытости.

— Погоди, монах, о пище малоценной, — опять раздражился Губорван. — Что пользы в твоей молитве тем, кого уж нет? Для них все кончилось, и суду предстоят иному, не человеческому. Человеческий суд злой и неправедный, а нам предстоит милостивый, отеческий. Так чего тебе утруждаться-то?

— Тебя как звать? — кротко взглянул на него монашек.

Губорван запнулся, изменившись в лице.

— Н-ну, Мироном, — сказал грубо. — А что?

— Чтоб знать, как помянуть тебя, если что… в живых али в мертвых. Ведь некому, поди, помянуть-то?

Губорван опустил голову:

— Ты это… не забудь… Мирон, мол.

— Да не забуду, — примирительно оказал монашек. — Как забыть? Помолюсь о здравии твоем аль за упокой. Как придется. Ты не печалься и не бойся, Мирон. Землю мы все покидаем. Но не мир. Видимая глазами смерть разлучает душу от тела, а человек попадает после земного странствования в вечный мир духов.

Опять стало тихо. К монашествующим у людей отношение особенное. Жизнь монахов таинственна: души их будто и настежь распахнуты, а заглянешь — непостижимы для ума простого, житейского. Даже спросить о чем-то не решишься сразу-то: боязно обидеть иль душевно ранить грубостию своею.

— Э-э, глянь-ка, снежинки кружатся над костром, — задрал голову мраморщик и покосился на монашка с едва уловимым упреком в голосе. — И скажи ты, ведь не с земли на небо летят, а наоборот, на землю.

— Однако они как бы раздумывают либо в сумлении. — Леонтий тоже покосился на монашка.

— Охота ли в костер падать на гибель неминучую? — не смолчал и Оборван. — А может, это души человеческие, а? Что скажешь, монах? Возможно ли, что душа уйдет из тела, а потом как снежинка вернется на землю опять?

— Возможно, — уверенно подтвердил монашек.

— Ка-а-ак? — выдохнули единым вздохом все, сидевшие у костра.

— Святой Андрей, юродивый ради Христа, в течение целых двух седмиц пребывал в созерцании невидимого мира, а затем вернулся на землю. Вернулся и рассказал своему сотаиннику иерею Никифору о своем дивном видении. Рассказал, что видел себя в раю прекрасном и удивительном. Восхищаясь духом, размышлял: что это? Знал, что живет в Царьграде, а как очутился там, не может понять. Видел он себя облаченным в светлое одеяние, как бы сотканное из молний, венец был на голове его, сплетенный из великих цветов, и был он опоясан поясом царским. Радуясь этой красоте, дивясь умом и сердцем несказанному благолепию, он ходил и веселился. Там были многие сады с высокими деревьями, они колебались вершинами и ублажали зрение, от ветвей же исходило сладкое благоухание, сладкое и тонкое… Одни из деревьев непрестанно цвели. Другие были украшены златовидными листьями. Иные имели на себе различные плоды редкостной красоты и приятности. Невозможно те дерева уподобить никакому дереву земному, потому как Божья рука, а не человеческая насадила их. Птиц в этих садах было бесчисленное множество. Иные со златовидными крыльями, другие белые, как снег, а иные разнообразно изукрашенные. Они сидели на ветвях, и от пения их Андрей не помнил себя, так радовалось его сердце, казалось, гласы их достигают до самой высоты небес. Стояли те прекрасные сады рядами, как бы полк напротив полка. В то время когда Андрей ходил между ними в веселии сердца, увидел он реку великую, текущую посреди них и напояющую их. На другом берегу реки был виноградник, у которого листья украшены златыми листьями и златыми гроздьями. Дышали там со всех сторон ветры тихие и благоуханные. От их дыхания колебались сады и производили дивный шум листьями своими…

Бледное узкое лицо монашка порозовело то ли от близости костра, то ли от душевного воспламенения. Он говорил столь увлеченно и самозабвенно, что не заметил, как оказался в плотном кольце слушателей.

Кто-то сзади из-за темных кустов крикнул:

— Громче сказывай, нам не слыхать!

Монашек прокашлялся:

— Святой Андрей был восхищен не только в рай, но, как апостол Павел, даже и до третьего неба поднялся, превыше небесной тверди. И захотелось ему увидеть Госпожу Пресвятую Богородицу. Но только помыслил он об этом, некий муж светлый, как облако и носящий крест, сказал: «Не время! Должно тебе возвращаться, откуда пришел!» — и святой Андрей очутился снова на земле. Он был как бы без плоти, потому что не чувствовал ее. А еще он говорил иерею Никифору, что видел устроение горних обителей и жителей их бесплотных, чего не может представить себе человек, пригвожденный к земле, не обновленный и не воспитанный Духом Святым, а потому неспособный проникнуть в таинство будущего века.

Монашек обвел слушающих взглядом, в котором угадывался требовательный, взыскующий вопрос: веришь ли, что это истина?

— Значит, правда? — нарушил тишину громким вскриком молодой кашевар Бровач. Усовестившись своей горячности, попросил монашка: — Слышь, рассказать тебе про отца моего? Как умирал он? Мы думали, он умер, а хвать, не умер он вовсе… Отец у меня бортником был, древолазцем. Один раз сорвался, сучок под ним обломился. Бездыханным домой привезли. Уж мы и попа позвали, он отпевать начал, а отец-то и поднимается! Мы сами все так и обмерли!.. А он и спрашивает, серчая: чего это, мол, вы делаете со мной, пошто тут поп? Уж опосля, когда все успокоилось, он и сказывает, что пока он мертв был, несли его бесы, духи лукавые и приговаривали: наш он, наш! Ангел-хранитель, юнош светоносный, хотел отнять его у бесов, как отец мой благочестив и боголюбив был, да не успел. Раздались в это время с неба слова громогласные, такие же, как святой Андрей слыхал: не время! — тут же отец и сверзился с высоты небесной и оказался на лавке в нашей избе лежащим. Но только ведь мы все время были с ним, никуда он не отлучался! Значит, что же выходит: это одна лишь душа его возносилась?

— А муринов он там не встречал? Слышь, Бровач, муринов? — влез мраморщик, к неудовольствию других слушателей.

— Муринов, нет, не видал, токмо духов лукавых, сиречь бесов.

— А может, видал, да забыл? У нас в Еремкине баба одна утром померла, а к вечеру ожила, так сказывала, что у нее душа тоже с телом разлучалась, лица видала, каких никогда не видывала, глаголы слыхала, каких никогда не слыхивала. И много муринов, эфиопов с лицами темными, будто сажа али смола, а глаза стреляют, как уголья из костра каленые.

— Нет, отец ничего эдакого не видел, одни бесы толклись, хотели его в тартарары унесть.

— Но ты все-таки порасспроси его, может, вспомнит про муринов-то?

Бровач, уже не слушая надоедливого мраморщика, закончил приглушенным голосом:

— Летошний год батюшка мой вдругорядь расшибся, когда колодец рыли. Я ждал, опять вернется, но пришла его смерть уже окончательная.