Борис Дедюхин - Василий I. Книга первая

По давно заведенному порядку ранним утром в кремль съезжались бояре, думные, стольники, стряпчие, разные служивые люди. Приезжали верхом на лошадях, сдавали их на руки своим слугам, а сами расходились по делам и надобностям. Слуги привязывали коней к пряслам, пасли их возле кремлевских стен, а иные вертелись на вымощенной булыжником площади или прямо возле папертей Архангельского и Успенского храмов, безбоязненно располагались на рундуках-помостах, по которым князь и его близкие переходили из собора в собор.

Нынче более, нежели обычно, было шуму, брани, криков и кулачных стычек — всем передавалась военно-лихорадочная обстановка кремля.

То и дело врывались на бешеной скачи гонцы. Дмитрий Иванович радовался: почти все князья откликнулись на его зов, сообщали о количестве рати и сроках прибытия в Москву. Первыми пришли со своими дружинами князья Белозерские — Федор Семенович и Семен Михайлович, за ними северные князья рода Белозерских, Глеб Каргопольский, князь устюжский, а также князь ярославский Андрей, князь ростовский Димитрий, князь Прозоровский Роман, князь серпейский Лев.

Время было страдное. Только-только закончили сенокос, еще не все и соскирдовали. Точили серпы, готовились рожь жать. Бояре уже и оси тележные дегтем густо смазали, чтобы ехать по вотчинам собирать оброки да платежи, проследить хозяйским оком за жнитвом. Ратный сбор разрушил все мирные планы. Намного раньше наступало в этот год бабье лето, да и подлиннее оказалось оно: не малые клинья дожать и огородные борозды перекопать в ведренные сентябрьские дни, а стоящий стеной хлеб убирать надо женам и матерям тех, кто отложил косы и цепы, а взялся за рогатины, копья, топоры. Но и радость была в том сборе, возбужденно переговаривались мужики, собираясь под княжеские стяги:

— Пробил час!

— Силы у Мамая поболе, чем у Батыги.

— Не трог, у нас еще боле.

— И мы все — не агаряне какие-то, а все, как един, люди хрещеные!

— За русскую веру головы положим!

— И то: по дважды не мрут, а однова не миновать.

— С нами Бог и правое дело!

Немало было ополченцев — трудового люда.

— Как на Воже, устроим татарюгам пир! — говорил, поигрывая в воздухе мечом, плотник, чьи руки больше привычны были играть топором, теслом да стругом.

— За все отплатим! — соглашался бондарь, только что передавший все свои начатые или почти готовые ушаты, бочки, кади жене и малолетнему сыну.

— И как только деды и прадеды наши столь постыдно терпели? — удивлялся молодой каменщик, беспрестанно натачивая о камень свой подсапожный кривой нож и пробуя его остроту о палец.

— Пришла наша пора! — пробасил ему в ответ сивобородый кузнец, подбирая себе копье по силам, а сила его рассчитана была на то, чтобы гнуть кочерги и ухваты, ковать топоры, серпы и косы.

Стекались в Москву княжеские дружины и ополченцы из Брянска, Смоленска, Пскова, Тарусы, Кашина, Холма, Ростова Великого, Владимира, Переяславля-Залесского, Дмитрова, Можайска, Серпухова, Звенигорода, Боровска, Углича, Суздаля, Полоцка, Ярославля, Ельца, Каргополя, Белоозерска, Устюга. Русь будто от глубокого сна очнулась, и будто под действием неведомой волшебной силы родилась бесстрашная решимость не щадя живота своего встать на защиту отчей земли. Только не вдруг и не по волшебству произошло это. Со времен Ивана Калиты, сумевшего утвердить новый порядок выплаты дани, не знала Москва разорительных набегов Орды, два поколения русских людей выросло, не ведая страха перед татарским именем, — легко им было сейчас удивляться долготерпению дедов и прадедов, переживших ужас азиатского смерча.

Шли ратники, шло ополчение. Объединились в сотни и тысячи огородники — умельцы городить заборы и частоколы, ремественники — досужие горшки из глины лепить, ложки из липовых чурок резать, выделывать юфть для сапог, женские украшения из серебра отливать или потешные детские игрушки мастерить. Немало оратаев, привыкших иметь дело с сохой да лукошком, с житом, по своей воле явились. И монахи, тихие и послушные, вслед за Пересветом и Ослябей рясы свои поменяли на непривычные для их телес, куяки — кожаные без рукавов рубахи, на которые крепились железные чешуйки, но то могло им служить утешением, что в точно такие куяки облечены на иконах святые воители Георгий Победоносец да Дмитрий Солунский.

Пики, мечи, сабли, топоры, стрелы, ядра на ремнях, булавы и шестоперы. За плечами — тощенькие сидора, в которых пара запасных лаптей да чистое исподнее белье, чтобы было во что обрядить, если, не дай Бог, суждено будет сложить голову в жаркой сече. Но и то правда, что иные и одной пары лаптей не имели, босыми шли. А вместо кольчуг на мужиках домотканые холщовые рубахи с подолом до колен. Иные, стесняясь показать свою старую броню, прятали битые щитки под одеждой, иные сделали себе латы из невыделанных кабаньих шкур, а иные имели дощатую бронь. Кому и воевать нечем было — обыкновенные топоры к киям прилаживали. Но хотя топоры и, верно, обыкновенными, плотницкими были, однако у иных это была самая большая ценность в дому — на всю жизнь, а то и в расчете на детей и внуков делали: лезвие голубое, на опушке затейливая вязь, на щечках рисунки зверушек либо птиц.

Ни днем ни ночью не потухали горны в кузницах, вздыхали мехи, звенькали молотки — бронники и оружейники ковали латы, кольчуги, шлемы и пики.

Но ни один крестьянин не заказал себе орала, хотя близилось время поднимать зябь. Даже и гвоздей не ковали — каждым куском металла дорожили.

Среди московских ополченцев были и старики, шестой или даже седьмой десяток лет разменявшие, и подростки четырнадцати-пятнадцати лет, однако все это были люди, готовые воевать: занимаясь мирным трудом, все они с трехлетнего возраста обучались ратному делу.

Сформировавшиеся в сотни и тысячи, они занимались зажитием — собирали продовольствие на долгий поход, острили мечи и копья, чинили седла и колчаны.

Всех знахарей и лекарей-рудометов созвал Дмитрий Иванович — день и ночь укладывали они в торбы засушенные травы: белокудренник черный, лягушечник, браслину, змей-траву, могильник, горлюху. Больше всего брали зубника — от крови, жабника и заячьей капустки — от ран, волчьего лыка — от яда змеиного, что на жалах татарских стрел может быть. Состоявший при великокняжеском дворе латинский лекарь собрал отроков и учил их врачевать телесные язвы медом да прокипяченным маслом, перевязывать раны кровоточащие — быстро чтобы и целительно. А один знахарь пришел с березовым туеском, наполненным банной плесенью, которой, по его словам, можно залечить любую гнойную рану. Латинский лекарь с сомнением выслушал его, но прогонять не стал — авось и правда пригодится [16] Способ такого лечения до недавнего времени высмеивался как «знахарский», но кабы относилась наука к народным лекарям повнимательнее, глядишь, может, и пенициллин создали бы много раньше. .