Борис Дедюхин - Василий I. Книга 2

— Я поеду с монахами в Судак, но уже не сурожанином, а татарским купцом.

— Боишься, что истинные гости-сурожане тебя распознают?

— Не только поэтому. Татарский купец может здесь находиться сколько хочет, может и закупать товар, и продавать, а сурожанину по Кафскому уставу разрешено быть лишь несколько дней и одни лишь закупки делать.

— А ты, стало быть, решил не только куплей, но и продажей поживиться? — не удержался от язвительного вопроса Максим. — Что же за товар у тебя? И что почем?

— Пока нет у меня товара, но, может, и появится. Это как великий князь решит.

Василий велел Максиму выдать из имеющихся в обозе запасов несколько выделанных кож, штуку холста и рыбьего зуба. Тебриз облобызал великому князю руку, припав на колено, а затем нахально попросил еще фландрского или английского сукна.

Василий даже и не ответил, только зло сверкнул глазами и жестом руки велел Тебризу идти прочь. Максим остался доволен таким оборотом дела, а Андрей снова с тревогой подумал, что либо он ошибался в оценке характера и нрава Василия Дмитриевича, либо тот сильно изменился с той поры, как они в потешной палате да повалуше говорили об Авеле да о буквицах, нарисованных в книге неведомым новгородским художником.

Сообщение Тебриза о том, что именно на Великом лугу Мамай встречался с Митяем, который через несколько дней после этого отдал душу Богу, внесло некую безотчетную опаску в сердце Василия, хотя он и понимал, что связи тут никакой нет и быть не может. О встрече с Тохтамышем думал он постоянно, но когда она стала уж совсем близкой, то и ожидание ее стало обостреннее.

Идя на встречу с ханом Орды, он знал твердо, что не имеет права поддаваться настроению, не может действовать по влечению сердца, но должен постоянно сообразовываться с обстоятельствами — где-то умом хорошенько раскинуть, изворотливость да находчивость явить, а где-то схитрить, а то и вовсе в притворство впасть. Надо уметь и выжидать, и терпеть, а коли дело до свары дойдет, то и в нее вступить, не теряя расчета. И конечно же, в нужный момент и твердость да силу свои надо показать.

Солхат располагался у подножия большой горы Агармыш, а в начавшейся затем степи встречались время от времени ровные курганы, иные из которых поражали своей шириной и высотой. Растительность была бедна повсеместно, потому трудно было определить: которые курганы древние — таврские да скифские, а которые насыпаны недавно.

Про один из курганов, едва ли не самый большой, Тохтамышев посол сказал:

— Здесь Мамай зарыт.

— Вот, значит, куда «отскочи поганый Мамай серым волком от своея дружины…», вот куда «притече»! — весело откликнулся Максим, наизусть повторяя слова из хорошо знаемой всеми москвичами «Задонщины». — «И молвяще ему фрязове: — Чему ты, поганый Мамай, посягаешь на Русскую землю? Нешто тебя князи русские гораздо подчивали, ни князей с тобой нет, ни воевод? Нешто гораздо упилися на поле Куликове на траве ковыли».

Встреча с курганом Мамая, бежавшего сюда после разгрома на Куликовом поле и в том же году нашедшего здесь насильственную смерть от рук генуэзцев, показалась Василию доброй приметой, во всяком случае, почему-то сразу исчезла гнездившаяся в сердце неуверенность, и Максим, умевший точно угадывать настроение и ход мыслей своего государя, сказал:

— У нас дома свой Великий луг, да притом не Черный…

При этих словах боярина не только Василию, но и всем, слышавшим их, вспомнились сразу родные замоскворецкие луга с их бескрайним разнотравьем и медовым воздухом, настоянным на подмареннике да таволге, на клевере да доннике. И потянуло домой тем сильнее, чем ближе ставка Тохтамыша. Что там ни говори, но приезд к хану Золотой Орды порой опасен и всегда унизителен. Не мог знать Василий Дмитриевич, что его нынче встретят в Орде так, как ни одного еще русского князя не встречали [82] «Много чести приим от царя, якоже ни един от прежних князей» (Ермолинская летопись). , и того не мог ведать, что никогда уж ему больше не придется приезжать к хану на поклон, хоть и процарствует он на Руси слишком долго, как никто ни из предшественников его, ни из преемников [83] Василий I был государем Руси 36 лет. . А о том, что нынешнее величие и могущество Тохтамыша уж закатные, последние в его жизни, мог прозревать лишь в тайных домыслах своих. Три года ордынского плена научили его многому, сделали зорким, приглядчивым, умеющим видеть за показной улыбкой вельмож и визирей злобу и лед на сердце, а за пугающей свирепостью эмиров и ханов утаиваемую слабость, осторожность мелкий расчет.

Степь кажется впервые попавшему сюда пустынной и скучной. Ковыль да полынь, полынь да ковыль — такой видит степь Максим, не зная, что есть дни весной — майские дни предлетья, когда степь укрывается нарядным ковром тюльпанов, а на берегах напоенных подснежкой речушек благоухают белокипенные цветы степной вишни, ракитника. Прекрасна в тот час своей жизни степь, но и это лишь поверхностное впечатление о ней. Кто бывал в ней не раз, и бывал подолгу, тот видит не только полынь да ковыль в знойную пору я не одни только тюльпаны в майскую благодать, есть в степи затаенная красота в любое время года, надо только уметь видеть ее. Вот хоть сейчас. Нестерпимым кажется зной, выжигает все дотла немилосердное солнце, однако стоит лишь присмотреться и заметишь — подрумянились на солнце стебли тамариска, тянутся вверх, жить собираясь долго, морковник, кермек, или перекати-поле, много других трав в расцвете сил, в страстной жажде жизни. Но надо не просто побывать, а пожить в степи, прочувствовать ее, чтобы уметь угадать и большую ее тайну: видимый ее — нынешний расцвет — это предвестие скорой и окончательной гибели. Надломленные долгим зноем травы, перед тем как совершенно засохнуть, вдруг начинают буйно цвести, едва-едва поднявшись над землей в самую зенитную пору засухи. Природа словно бы пытается возместить обреченность трав прощальным цветением, которое дает остатнюю возможность сохраниться от вырождения, продолжить род. Василию была понятна и видимая страстность летней степи, и противоестественность этого творения в пору, когда все живое обречено умирать.

На Великом Черном лугу татары обычно собирались на летовку, готовясь к дальним походам, которые совершали либо осенью, когда и лошади в теле, и дороги в лесах понадежнее, либо даже зимой, когда замерзнут реки и замостятся болота. Но сейчас Тохтамыш пришел сюда с иной задачей, здесь он объявил сбор своим полкам, чтобы идти войной немедленно, не дожидаясь конца лета. Не в Залесскую землю он собирался. В далеком Самарканде восседал непримиримый враг его — надменный Хромец, величающий себя Прибежищем веры, Щитом ислама, Колчаном Божьего гнева, Мечом справедливости. Тохтамыш так безоглядно верил в свою скорую и конечную победу над Тимуром, что велел именовать себя Повелителем мира, еще не вступив в стремя. Звездословы и звездочеты находили благоприятным для него сочетания небесных светил, муллы обещали помощь Аллаха, мурзы восхищались его мудростью, темники не сомневались в его умении победоносно водить полки.