Борис Тумасов - Мстислав

У Василька эти же тревоги. Что орда идёт к переправе, в этом нет сомнения, но не повернёт ли Булан после переправы на Киев?

Позвал переяславский воевода десятника Пискуна, сомнением поделился. Тот и предложил:

- Языка добыть надо.

У самого Днепра на пологом берегу расположился Белибек на ночёвку. Стреножили коней печенеги, костры развели, принялись похлёбку варить. Ночь тёмная, и небо в тучах. Сотник думал, что завтра он будет на той стороне, а дня через три подойдёт орда. Нелёгкой будет переправа: тысячи кибиток и стада, да и вода уже холодная, кони неохотно пойдут в реку…

Белибек медленно брёл берегом, разминая уставшие от долгого сидения в седле кривые ноги. Остановился, прислушался. Ему послышалось лошадиное ржание на том берегу, но всё было тихо, только и раздавались голоса печенегов у костров. Белибек доволен, его сотня лучшая в тумене Затара, темник сулил ему, что ждёт его тысяча воинов…

Ой, печенег, не расслабляйся, ведь ты подобен степному волку. Но сотник забылся, и сильный удар свалил его. Белибека связали, заткнули рот и, уложив в дубок, переправили на правый берег. Гридни повезли сотника в Киев. К утру они были под Каневом…

Печенежский сотник подтвердил: орда перекочёвывает, потому что объявились половцы. Их разъезды видели в степи. А ещё Белибек сказал, что половцы многочисленны и урусы в том сами убедятся. Но Мстислав ответил:

- Мы и с печенегами покоя не знали. Вы кочуете Бог знает куда, а мы дружину наготове держим…

Переправилась орда хана Булана, разбила свои вежи на правобережье Днепра, и Ярослав немедля усилил заставы на Ингуле и Ингульце.

Велели князья привести к ним сотника. Сказал Белибеку черниговский князь:

- Мы с князем Ярославом возвращаем те свободу, но ты должен передать хану Булану, коли хочет он жить с нами в мире, то пусть разбоем не промышляет и на Русь дорогу закажет, ино мы его и на новом месте достанем.

Заключили князья ряду вернуть Киеву Червонную Русь, а Чернигову и Новгороду королевство дань выплатит. И о воеводах речь шла. Ярослав сказал, что киевлян и новгородцев поведут воеводы Будый и Пров, а у черниговцев на кого Мстислав укажет. Ещё договорились князья, что Ярослав останется в Киеве, а над всей ратью, которая на Польское королевство пойдёт, встанет черниговский князь.

На том порешили.

Быть войне!

Пока братья между собой рядились, Добронрава всё в Киеве успела посмотреть. Понравился ей каменный теремной двор на Андреевской горе, и хоромы каменные с сенями и гридницей, да иные каменные строения, ещё великим князем Владимиром, отцом Ярослава и Мстислава, возведённые.

По рассказу Мстислава, слышанному им ещё от Путяты, на Андреевской горе стоял языческий бог, деревянный идол Перун, с серебряной головой и золотыми усами…

На горе один к одному тесно жались хоромы бояр, почти всё из камня, на подклетях, о двух ярусах, с крылечками, ступенями высокими. В городе церквей такое множество, что Добронраве и посчитать не удалось, а краше всех была огромная Десятинная церковь, росписью украшенная, отделанная мозаикой и мрамором. Когда ударят колокола на звоннице этой церкви, им сразу же вторят колокола других церквей.

Посмотрела черниговская княгиня на Золотые ворота, где через ров уже начинались сады, огороды. И ещё имелись в Киеве Жидовские ворота, вблизи их мастеровые евреи селились, Лядские, откуда начиналась дорога в королевство Польское, и ворота Угорские, через них к уграм ехали…

Боричевым взвозом ходила Добронрава на главный киевский торг, поражалась обилию товаров, какие киевские ремесленники производят. Кажется, весь Подол одни ремесленники и населили, но то первое впечатление: здесь не мало и бояр строилось, которым не нашлось места на горе.

А уж гостевые дворы не то что в Чернигове. Да оно и как иначе, по Днепру что вверх плыть, что вниз - Киева не минуешь…

Иногда Добронрава задерживалась в новом Киеве, где мастера над Софийским собором трудились. И тогда к княгине подходил Петруня, рассказывал, каким будет храм, что он не уступит и константинопольской Софии.

А ещё вспоминал Петруня, как строил церковь в Тмутаракани. Нынче, говорил он, кто на Тамань плывёт, всяк той церковью любуется.

Особенно красив был Киев утрами и вечерами, когда солнце всходило и заходило, а его лучи скользили по позолоченным куполам и крестам…

От Киева вниз и вверх по Днепру курганы частые.

- Под ними предки наши лежат, - говорил Мстислав.

Вернулась Добронрава в Чернигов и никому не сказала, одной себе призналась: ни в какое сравнение Чернигов Киеву не шёл.

Под счастливой звездой родился Савва. В этот раз плыл в Чернигов, и не подстерегала его печенежская засада. На обратном пути гружёные ладьи также прошли благополучно пороги. Не знал Савва, что в ту пору печенеги перекочёвывали.

Однако Савва себя счастливым не считал. Через всю жизнь нёс он любовь к Добронраве. И никого не хотел он больше знать. Даже красавица с золотыми волосами, гречанка Серафима, не могла заменить ему Добронраву.

Приезжая в Константинополь, Савва встречал Серафиму у её дома, заходил к ней и даже один раз совсем было решился взять её в жены, но потом сказал сам себе: а сумеешь ты, Савва, забыть Добронраву? Не случится ли такое, что рядом будет одна, а в сердце другая? Тогда к чему Серафиму терзать?

Так и жил Савва, боль свою сердечную в себе нёс. В Чернигове побывал, и всё старое, едва притупившееся, ворохнулось в нем. Не прошло от него незамеченным: с виду счастлива Добронрава, но в печали. Оттого ещё больше заболела его душа. Всю дорогу, пока плыл, видел её лицо и грустные глаза.

Боже, отчего обрекаешь доброго человека на страдания, аль крепость его испытываешь?

Под самым Херсонесом попали в шторм. Засвистел ветер, и небо потемнело, погнало волну. Кормчий крикнул, мореходы опустили паруса, и на вёслах тяжело гружёная ладья успела вскочить в гавань.

Море ревело трое суток и только на четвёртые унялось, затихло, и ладья, взрыхлив гладь, покинула стоянку.

Той зимой забрал Мстислав переяславского воеводу Василька в Чернигов, а в Переяславле посадил воеводой боярина Романа.

Василько с женой добирались в Чернигов налегке, опередив обоз с поклажей. Сытые кони несли расписные санки невесомо, только храпели. Марья то и дело вскрикивала в испуге, боялась опрокинуться.

На подъезде к городу возница придержал коней. Ворота проскочили на рысях, проехали почти безлюдными в такую рань улицами, свернули на подъем в детинец. У княжьего двора возница остановил коней. Василько помог жене выбраться из саней, пошли к красному крыльцу.

Князь был во дворе. Без рубахи, растирал лицо и грудь снегом. Подозвал отрока: