Юрий Лиманов - Святослав. Великий князь киевский

— Так что же ты, пусть входит.

— Прости, княжна, что не всё сразу сказала. — Мария продолжала стоять на коленях.

— Ну?

— Твой отец его не принял... Со двора согнал, в пределах княжества появляться запретил...

— За что?

— За повесть, им написанную.

— О походе отца?

Мария вздрогнула и безнадёжно горьким голосом прошептала:

— Знаешь уже...

Весняна долго молчала, теребя косу.

— Что же ты его, увечного, под дождём так долго держишь, дура?

Мария охнула, вскочила на ноги и побежала к воротам. Через минуту она уже вводила во двор двух мужиков с носилками, на которых лежал укутанный воинским изношенным плащом человек.

— Осторожно, осторожно, — предупреждала она мужиков, идя рядом с носилками, глядя в мокрое, без кровинки, с заострившимся носом лицо раненого, придерживая носилки и приговаривая ласково: — Потерпи, лада мой, потерпи... немного осталось...

Мужики с носилками скрылись на заднем дворе. Весняна всё стояла на крыльце и думала, что вот так же мог бы приехать и Борислав, пусть раненый, увечный, она бы выходила его... Но его нет, он в Киеве, а есть дождь, и тоска, и ожидание, и смутная зависть к Марии и её любви, такой прекрасной в своём неистовстве и такой горькой... И ещё томило её предчувствие, будто вошло в её дом вместе с этим человеком что-то новое, страшное, что переломит всю её судьбу...

Ранним утром в библиотеке великого князя Киевского Святослава царил полумрак. На дворе моросил дождик, и сумрачность просторной горницы не могли скрасить даже цветные стёклышки в оконцах. Вдоль стен тянулись полки с книгами и свитками, в середине, у ларей, сидели переписчики-монахи. У открытого окна стоял смотритель библиотеки отец Паисий, изрядно поседевший, но не утративший лукаво-добродушного, временами по-детски наивного взгляда всё ещё ясных глаз.

— Вот же зарядил, проклятый, прости меня, Господи, на скверном слове, сеет и сеет, — проговорил Паисий.

Один из переписчиков, со смешливым, плотоядным, мясистым, до сальности, лицом, поднял голову и смиренно, с должным уважением к смотрителю, но и наставительно, словно говорил с ребёнком, сказал:

— Осенний дождик к будущему урожаю, отче.

— Это конечно, это да... Только земле оно благодать, а на душе муторно. — Паисий отошёл от окна, скользящим, лёгким шагом приблизился к переписчикам, заглянул в работу говорившего. — Ты работай, работай, Карпуша.

Скрипели перья, барабанил за окном дождь, по полкам ползали ленивые осенние мухи. Паисий отошёл от переписчиков, пробубнив по-латыни:

— Темпора мутантур эт нос мутамур ин иллис...

Карп смешливо перевёл шёпотом:

— «Времена меняются, и мы меняемся с ними», что должно понимать так: когда дожжит, у него мозжит...

Сидящий рядом с ним Пантелей хохотнул, издав звук «гы-гы» на самой низкой октаве. Быть бы ему дьяконом по его удивительному басу, но природа иногда выкидывает с людьми странные шутки — Пантелею медведь на ухо наступил.

Остафий, что сидел чуть в стороне, поднял голову от пергамента, строго взглянул на товарищей. Был он худ, носат, жидкие волосы, заплетённые в косицу, обнажали высокий лоб, чахлая бородка почти не скрывала узкого скошенного подбородка.

Паисий снова подошёл к окну, поглядел на низкие тучи, повздыхал, потоптался, вернулся к переписчикам. Заглянул через плечо Пантелея в рукопись, вчитался и даже руками всплеснул от возмущения:

— Ты чего пишешь, курья твоя голова?

— Гы-гы... Что дадено, отче.

— Ты читай, читай!

Переписчики подняли головы от работы, обрадованные передышкой и развлечением — от Пантелея всего можно было ожидать.

— «Лета от сотворения мира, — зачастил скороговоркой Пантелей, склонясь над листом, — шесть тысяч шестьсот девяносто второго 1навёл князь Игорь Северский полки на землю половецкую, и побеждены были наши гневом Божьим, и стало нам за наше прегрешение... — остановился в недоумении и растерянно закончил: — радость...» Гы-гы...

— Гы-гы, — передразнил его Паисий. — Ты вникни: половцев за год до похода князя Игоря наш великий князь Киевский Святослав Всеволодович разбил. И была радость. А князь Игорь его победу на своё поражение разменял. И стало нам горе. Так что надо писать?

— «Там, где радость у нас была, — покорно прочитал в книге Пантелей, — ныне же воздыхание и плач распространились».

То-то, орясина. Соскоблишь и перебелишь. — Паисий пребольно ткнул пальцем в макушку монаха и тут же перекрестился, набожно пробормотав: — Прости меня, Господи, на скверном слове...

Стукнула дверь, и вошёл княжич Борислав.

Отец Паисии радостно улыбнулся — он любил молодого княжича, хотя и раздражался частенько, споря с ним: Борислав опровергал, не утверждая, и утверждал, не настаивая. Княжич принадлежал к новому поколению молодых вельмож, не всегда и не во всём понятных простодушному, при всей его книжной мудрости, отцу Паисию. Оно возникло буквально на глазах при Киевском и Черниговском дворах за годы правления Святослава, годы тишины и благоденствия. Это поколение поражало способностью сочетать пристрастие к красивой одежде и роскоши в быту, что прежде считалось недостойным мужа, с глубокими и обширными познаниями в истории, искусстве, философии, с умением говорить легко и вскользь о важном, долго и витиевато о том, что недавно полагалось второстепенным, высказывая эллинскую мудрость, византийскую изысканность, восточную цветистость и славянскую созерцательность.

Любовь к охоте, воинские упражнения, частые разъезды, перемежаемые бдениями до первых петухов над книгой или долгой застольной беседой о путях философии, изнеженность и сила, пресыщенность и любопытство к жизни, приятие мира, каков он есть, и бесплодные мысли о его совершенствовании — вот что наполняло жизни этих молодых вельмож.

В Бориславе этот удивительный сплав проявлялся особенно ярко, впрочем, в посольских делах это ему только помогало.

Переписчики встали и чинно поклонились, княжич Борислав рассеянно кивнул в ответ, прошёлся вдоль полок, рассматривая книги, улыбаясь им, как старым знакомцам. Одна — в тёмном от времени переплёте телячьей кожи — привлекла его внимание.

— Пополняется библиотека, отец Паисий? — Он взял книгу.

— Денно и нощно разыскиваю редкости для великого князя. Да... денно и нощно... Книга эта — «Похвала Ярославу Мудрому». — В голосе Паисия звучала гордость.

— Это который же список?

— Самый первый, княжич, самый что ни на есть первый, да... Три года искал, год добывал, с ног сбился, и вот он тут.

Борислав прочитал вслух:

— «Велика бо бывает польза от учения книжного...»

Паисий, полузакрыв глаза, подхватил наизусть:

— «Книгами бо кажем и учимы осмы пути покаянию, мудрость бо обретаем...»