Юрий Лиманов - Святослав. Великий князь киевский

— Мутно в старину писали, хотя и мудро. — Борислав захлопнул книгу, положил на место.

Паисий обиженно поджал губы.

— Слыхал о новой повести про Игорев поход? — спросил Борислав.

Паисий заулыбался, обиды он долго не держал, а о книгах мог говорить нескончаемо.

— Не токмо слыхал, читал, княжич Борислав.

— Даже читал? Каким же образом?

— Да так, случаем довелось. Забежал на подворье. Там этот, увечный... Господи, да что я тебе говорю! Ты же его сам из плена половецкого привёз, — сказал Паисий.

— Разгорелись, наверное, глаза, отче, — усмехнулся княжич, — захотелось в библиотеку заполучить?

— Это конечно, это да... Творение дивной силы... Только ведь...

— Что?

Паисий замялся. Переписчики с любопытством поглядывали на него, продолжая скрипеть перьями.

— Я ведь что хотел сказать, — решился проявить свою осведомлённость старец, — что уехал он и повесть свою увёз к князю Игорю.

Борислав взял с полки книгу, полистал, сказал, не поднимая глаз, как бы между прочим:

— Князь Игорь повесть не принял и своего увечного дружинного певца от себя погнал.

Переписчики враз подняли головы.

— Господи, за что же? — удивился Паисий.

— За свой же собственный грех.

— Ась?

— За то, что бросил он певца в плену, да и забыл о нём, а тот через пять лет — нате вам! — живым укором перед князем явился да ещё повесть эту привёз... Да ты сам читал, отче, понимаешь...

Паисий не очень-то понимал, но промолчал.

— Я его к себе звал, уговаривал в тиши и покое пожить, отдохнуть с дороги, отъесться, осмотреться, дом-то у меня пустой, живи — не хочу. Так нет же, — с досадой сказал Борислав, — на подворье ему захотелось! До сих пор в толк не возьму, чего он туда рвался.

— Да ведь он, княжич, певец, его понять можно: столько лет в безвестности, в молчании, а тут на родную землю приехал! Так разве можно винить его за то, что повесть свою он людям прочитать хотел? — стал горячо объяснять Паисий. — А на подворье всегда народ толпится, кто ночует, кто проезжает, слушателей — хоть отбавляй. Любому творцу живой отклик требуется, а без него жизнь теряет смысл.

— Ты прав, отче, нелегко понять творца. Просил я его дать мне повесть переписать в твоей скрибтории, список-то его ветхий, буквы за годы поистёрлись. Он и тут поперёк молвил: вперёд князю своему, Игорю, поклонюсь, повесть к ногам его положу, а там и переписчики найдутся.

— Это конечно, это да... Повесть называется «Слово о полку Игореве» — значит, князю, своему он её и посвятил.

Борислав не сразу ответил, поставил книгу на место, прошёлся вдоль полок, не оборачиваясь, сказал:

— А не попросить ли тебе у великого князя дозволения взять повесть в библиотеку?

Господи, да конечно же... да... — обрадованно зачастил Паисий и вдруг словно споткнулся о странную мысль. По своей наивности он тут же и высказал её княжичу: — А почему бы тебе не попросить, княжич Борислав? Ты к великому князю ближе.

Княжич обернулся, задумчиво поглядел на Паисия.

— Ты, отче, приставлен книги собирать, с тебя и спрос.

— Так, так, с меня спрос, ежели мимо библиотеки великого князя книга пойдёт, да... А где же певец-то ныне?

— Бог его ведает. — Борислав пошёл к дверям, открыл створку, помедлил. Сквозняк пронёсся по полкам, по ларям, зашевелив листы и свитки. — Ты у боярина Ягубы спроси, он знает даже, о чём мыши пищат в чужих амбарах. — И ушёл.

— Вот же; накрутил и ушёл, — сказал, ни к кому не обращаясь, Паисий.

— Княжич книгочей известный. Любит книгу, отче, — сказал Остафий.

— Спросить и вправду боярина Ягубу, что ли? — задумчиво произнёс Паисий. — Не припомню, когда бы дружинный певец в опалу попадал...

— Спрос не вина, отче, — сказал Карп.

— Это да, это оно конечно, только больно я его, аспида, робею, прости меня, Господи, на скверном слове.

Пантелей хмыкнул, а Остафий, взглянув на него укоризненно, сказал Паисию:

— Если чего у властителей хочешь добиться, то и в лоб нужно и в обход идти.

— А чего я хочу?

— Повесть эту хочешь сюда. И княжич того же хочет, только вот почему в сторонке остаётся, тебя втравливает? И ты это понимаешь и потому корчишься. Но всё же встрянешь, отче, знаю я тебя...

— Страшно, — вздохнул Паисий.

— Чего же страшно, отче? — вмешался Карп.

— Сам не пойму. Что-то не так в повести, непривычно слуху.

— При восхваляющих книгах, отче, сидеть, конечно, спокойнее и безопаснее, — сказал Остафий.

— Гы-гы! — обрадовался Пантелей.

— Опять ржёшь, аки конь стоялый? Не твоего ума дело!

Паисий подошёл к Пантелею, заглянул через его плечо в рукопись, закричал тоненько, найдя выход раздражению:

— Что ты пишешь, орясина? Меньше в чужие дела встревай, разговоры слушай, до тебя не касаемые. Опять скоблить?

Дверь в библиотеку, не скрипнув, не стукнув, отворилась, и на пороге, никем не замеченный, появился боярин Ягуба.

Несмотря на седину, он не производил впечатления старика, был по-прежнему высок, худ, мягок в движениях. Он ходил в мягких козловых сапожках без каблуков, носил тёмные одежды.

— Сколько раз подчищаем, аж светится лист-то. — Паисий взял лист, для убедительности показал на свет Пантелею. — Дубина! Гы-гы...

— Балуют переписчики? — негромко спросил Ягуба, выходя на свет.

Паисий вздрогнул, переписчики встали.

— Ох, напугал, боярин, неслышимо ходишь...

— Балуют, спрашиваю, переписчики?

— Не то чтобы балуют, ошибаются, сытые рыла... Сколько же можно подчищать! — Паисий мелко перекрестил боярина, и непонятно было, отгоняет ли он злого духа или благословляет.

Ягуба заметил испуг смотрителя и усмехнулся. Его боялись, сторонились. Вроде и не занимал он особого положения при дворе великого князя — ближний боярин, каких несколько, но и во дворце, и в Киеве знали, что власть его велика, а влияние на Святослава огромно. Особенно усилилось оно после смерти княгини Марии.

— Взыщи за пергамент, — посоветовал Ягуба.

Разве в пергаменте одном дело? — заторопился Паисий, в раздражении не думая, что рискует навлечь на переписчиков гнев боярина. — Ты же знаешь — великий князь в день своего рождения пожелал высоких гостей книгами одарить. И я обещал быстрее и лучше вольных переписчиков сделать. Меньше месяца сроку осталось, а мы всё подчищаем, перебеливаем...

— Нерадивых накажи. Или вот что: управлюсь с делами и займусь ими.

— Лучше я сам приструню, боярин, — испугался за переписчиков Паисий.

— Сам... сам ты их распустил, отче. — Ягуба подошёл к переписчикам, поглядел на их склонённые головы, скривился брезгливо. — Духом кислым несёт. Великий князь деньги немалые на книги отпускает, к себе приблизил, в своё великокняжеское книгохранилище допустил монасей, а у этого на рясе только что вчерашних щей нету! — Он ткнул пальцем в Пантелея, прошёл вдоль ларей. Паисий семенил за ним.