Галина Романова - Изборский витязь

Евстафий прорывался туда, где маячили украшенные рогами шлемы комтуров и самого магистра - их он запомнил ещё на подворье и считал главными виновниками своей беды. Ведь вот тот, что впереди, отдал тогда приказ!

На пути попался другой рогатый шлем. Не разбирая дороги, Евстафий ударил всадника конём, вздыбил жеребца, наотмашь рубанув мечом.

Оглушённый рыцарь свалился под копыта коня, а Евстафий уже схватился с другим...

Он сражался, рыча и крича что-то, не разбирая, кого рубит его меч, пока сквозь застилавший разум кровавый туман до его сознания не дошло, что убивать больше некого. Обоз со всем добром был отбит, вокруг грудами железа валялись поверженные рыцари, и дружинники уже спешивались, разбирая их и ища живых, чтобы добить. По заснеженным холмам вдали россыпью уходил десяток всадников - всё, что осталось от войска. А в стороне жалкой кучкой теснились пленные. Среди них узнавался тот, в рогатом шлеме, магистр. И утолённая было жажда крови пробудилась вновь.

Заметив, что остановившийся Евстафий ещё мутным после боя взором глядит на них, Ян подъехал к сыновцу, взял его коня под уздцы.

- Погодь малость, - молвил он. - Не тут... В город их свести нать! Пусть народ решит!

- Ты ничего не знаешь, стрый, - всхлипнул-взвыл сквозь зубы Евстафий. - Они мою кровь пролили!.. Мне и судить их!

Отстранив Яна, он направил коня на пленных. Но едва тот сделал несколько шагов, как с ближней телеги До слуха Евстафия донеслись чьи-то испуганные робкие всхлипы. Кто-то рядом умирал от страха - сейчас, когда уже можно было не бояться.

Свесившись с седла, Евстафий приподнял мечом белый рыцарский плащ, дёрнул - и застыл, не веря своим глазам. Среди узлов и сундуков на телеге скорчилась светловолосая девушка в бледно-розовой рубахе из дорогой ткани.

Размазывая по лицу слёзы, она попыталась укрыться от обращённых на неё взглядов, но Евстафий рукой в латной рукавице развернул её к себе, вглядываясь в смутно знакомое зарёванное, опухшее от слёз лицо.

- Ты чья? - спросил он.

- Из... Изборска я, - прошептала девушка прыгающими губами.

- Как сюда попала?

- Тот вон... силой взял, - при воспоминании об этом девушка сжалась в комочек. В её фигурке было столько жалости, что Евстафий, уже собравшийся было тронуть коня, приостановился и свесился к ней с коня:

- Как звать тебя?

Девушка робко подняла глаза, не веря своим ушам.

- Любавой, - промолвила она тихо. Евстафий вздрогнул, когда глаза их встретились.

- Отец кто твой? - спросил он, чтобы согнать наваждение.

- Смел Богданович, боярин, - вымолвила девушка. - Зарубили его... - Евстафий вдруг вспомнил её - брат Любавы был в его старшей дружине. Где он сейчас, жив ли, вестей не было.

- Со мной поедешь, - попросил-приказал он, протягивая руку. Любава быстро, стыдясь приказа, приняла ладонь. Он одним махом подсадил её в седло, обнял, укрывая от мороза и развернул коня к ждущим его дружинникам. Взгляд его упал на пленных рыцарей.

- Этих - в город, - махнул рукой и первым, не желая больше смотреть на них, поехал обратно. За ним начали заворачивать обоз.

В городе уже узнали, что пришли свои, русские, и уже поняли, чем окончился бой. Ещё не успели отзвенеть мечи, как отовсюду, изо всех углов, начали выползать люди. К тому времени, как Евстафий с отбитым обозом и рыцарями вернулся к воротам Изборска, на улицу высыпали все - кого не зарубили рыцари, кто не убежал сам и кого не увели в полон. Откуда-то появились и свои, изборские дружинники. Явился даже старший сын тысяцкого Станимира. В окружении уцелевших ратников - их осталось едва полсотни, не считая раненых и увечных, - он встречал Евстафия и Яна на остатках моста.

Юрий Мстиславич, который успел очистить город от рыцарей, тоже выехал к князю. Люди кричали, кидали шапки; ратные стучали ратовищами копий о землю. Многие женщины плакали - иные от радости, иные от того, что успели проведать о своём вдовстве, о сиротстве князя, потерявшего всю семью.

Евстафий молчал, шагом проезжая по улицам и стараясь не глядеть по сторонам. А когда псковский князь Юрий Мстиславич, широко улыбнувшись, молвил ему что-то ободряюще-сочувственное, он и вовсе зашёлся румянцем и ударил коня в бока, чуть не скоком врываясь на подворье. Опустив глаза, он спешил поскорее укрыться от людей в тереме.

Там уже толпились холопы, несколько сенных девок и даже две боярыни. Конюшие, пихая один другого, бросились к своему князю принять коня. Они помогли ему спешиться, под руки приняли девушку, распахнули двери, кланяясь. На пороге бережно помогли разоблочиться, шёпотом извинились, что пока не прибрано, и предложили пройти в дальние горницы. Люди служили ему преувеличенно-робко и с готовностью - здесь лучше других ведали о его горе. И Евстафий, когда ближняя материна боярыня подошла и осторожно спросила, не угодно ли что приказать князю, не выдержал. Оттолкнув женщину, бегом бросился в терем, забился в какую-то горницу и рухнул на лавку лицом, давясь слезами. К нему стучали, спрашивали что-то - он или не отзывался, или кричал срывающимся голосом, чтобы его оставили в покое.

Здесь его и нашёл Ян уже много позже того, как Евстафий наконец успокоился. Слёзы иссякли, но он ещё лежал на лавке, уткнувшись лицом в руки. Ян вошёл, широко и спокойно шагая, присел на лавку, взял за плечо.

- Знаю, сынок, - молвил, - тяжко тебе. И слова тебе не нужны - о чём тут... Но скрепись! Ты князь. Город тебя ждёт!.. У терема сейчас по улице не пройти - люд всё запрудил. Тебя ждут, слова твоего!

Евстафий медленно поднял голову, уставляясь взглядом в стену.

- Не могу, - ответил глухо. - Как в лица их взгляну?.. Что скажу? Зачем?

- Не у одного тебя семья погибла, не ты один сейчас своих оплакиваешь! - Ян силой приподнял сыновца, заглядывая в мягкое, снова полудетское от постигшего его горя лицо. - Вдов да сирот сейчас половина Изборска, но надо жить! Ты должен - ты князь, сынок!

Тихо скрипнула дверь. В горницу бочком протиснулась давешняя девушка, Любава. По лицу её было видно, что часть разговора она-таки услышала. Крадучись, совсем бесшумно, она подошла к сидевшим на лавке князьям и мягко опустилась на колени, гладя Евстафия по голове.

Словно проснувшись от тяжкого сна, тот обернулся на девушку. Та попыталась улыбнуться, и Евстафий кивнул головой, с усилием выпрямляясь.

...Городские стены были порушены так, что всякому было ясно: следовало уже сейчас начинать ломать и возить для постройки камень, иначе до нового снега с починкой не управишься. Едва передохнув, отпарившись в бане и кое-как отоспавшись, Евстафий с Яном, оба верхами, во главе обоих дружин поехали осматривать город.

До настоящего тепла ещё надо было дожить, март издавна любил пошутить погодой - то ростепель, то морозы, а потому люди уже всюду споро брались за дело. Ещё голосили по мёртвым, и колокол на чудом уцелевшей, только малость Пограбленной церкви звенел, не переставая, поминая погибших, и на скудельницах вовсю долбили мёрзлую землю для новых и новых могил, оставшиеся в живых уже жили своими заботами. Латали кровли, собирали утварь, чинили поломанное. Где-то разбирали остов сгоревшего дома, рядом перекладывали из двух клетей одну - всё равно часть добра погибла.