Вадим Полуян - Юрий Звенигородский

Князь ночевать дома не стал. Взял колоколец скорого гонца [72] Золотоордынские гонцы ездили со специальными колокольцами, чтобы на ямских станциях о них слышали заранее и своевременно готовили сменных коней. и под вечер с Асайкой по Комаринской дороге пустился в путь.

Скакали с запаленными факелами. На ямских стоянках меняли коней. Ночь черна, как смоль. Земля молчала под незримым одеялом туч. Тревожил тишину копытный топот, как стук позднего путника в заснувшую избу. Чем дальше в ночь, тем яростнее надобно было будить ямских «конюших: не бодрствовали, приняв по ковшу хмельного зелья. Только стражи на засеках бдели до утра и встречали запоздалых всадников свирепым рыком:

— Сто-о-о-ой!

Государева печать освобождала путь. И снова — топот, вихрь в лицо. И неотвязное, изматывающее беспокойство: подобру ль, поздорову ль добралась Анастасия с княжичами, удобно ли ночует? Говорят, татей прибыло на Владимирке. Уж больно бойкая дорога!

Самому же князю, по его здравом рассуждении, разбойный сброд не угрожал. Ведь он, по колокольцам судя, скорый гонец. А гонца грабить не прибыльно и опасно: тощая мошна, зато искать будут в сто раз усерднее, найдут — голову долой!

К утру сняли камору на постоялом дворе. Так уломались, — ни зги в глазах, ни толку в голове. Асайка на пол лег, а князь — на лавку.

— Еще день, Гюргибек, — и встретят наши, — сказал оружничий.

— Кто «наши»? — спросил Юрий.

— Тьфу! Проклятые ордынцы, — сплюнул татарин.

И заснул, как умер.

Следующий день до вечера прошел в пути. К ночи остался позади последний ямской гон. Негде менять коней. Усталые Серко с Гнедком поплелись шагом.

К полудню неожиданно оборвался лес. Ехали-ехали узкой просекой и вдруг внезапная перемена: последние ели махнули зелеными лапами, как бы проводили, а впереди открылась бескрайняя пустота. Куда выехали? Не на край ли света? Нет, на крутой обрыв. Дорога резко уходила вниз. А там — степь да серое небо.

— Дикое Поле, — сказал Асай. — Великая Кыпчакия!

Князь понял, что окончилась Русь. Он попал в собственно Орду. Где-то поблизости ее полчища.

Встреча с ордынцами не заставила себя ждать. Вскоре князь и оружничий оказались окруженными татарским конным дозором. Вел переговоры Асай.

— Надо ехать с ними, — сказал он.

Немалое прошло время, пока перед скачущей стайкой всадников на огромном пространстве задымили костры. В ноздри ударил дух жареной баранины. Дозорные замерли у шатра. Один вошел внутрь, потом поманил пальцем знатного уруса. Юрий оказался в шатре. Перед ним на волчьей шкуре восседал на пятках тучный ордынец и прихлебывал молоко из глиняной чашки.

— Драствуй, каназ! — улыбнулся он. — Хочешь кумыс? — Поделился наполовину опорожненной посудиной. На отрицательный кивок заметил: — Кобылье молоко не пил? — И велел: — Дай твою пайдзу [73] Пайдза — своеобразное удостоверение личности, выдаваемое в Золотой Орде. .

Юрий понял, протянул грамоту, которую дозорные отказались осмотреть по неграмотности. Да и этот, видно, был неграмотен. Повертел писаное на двух языках, русском и половецком, полюбовался печатью, вернул.

— Ходи, куда надо. — И тут же полюбопытничал: — А куда?

Юрий стал объяснять:

— Я послан великим князем Московским к его союзнику, великому темнику Эдигею, идущему воевать Литву. Велено спросить о здоровье.

Ордынец нахмурился. Нехотя встал, вышел вместе с Юрием, обратился неведомо на каком языке к ожидавшему Асайке. Тот, к Юрьеву удивленью, понял и сказал длинную речь.

Всадники по немедленному приказу плотно окружили задержанных. Вся группа двинулась в глубь степного военного табора.

— Наверно, я оплошал, — испугался Асай. — Они приняли тебя вначале за маленького владетеля, одного из подручных князя рязанского. Теперь ведут к самому Эдигею.

Князь успокоил верного слугу:

— Ты не оплошал. — И прибавил: — Только на каком языке беседовал, не пойму.

— Земляки, — пояснил Асай. — Этот сотник, как я, кыргыз.

Ехали долго. Чем глубже в гущу несметного воинства, тем шатры богаче. У островерхого с золотой маковкой приведенных спешили, передали другим охранникам, подвели к ковру, что уходил в шатер.

Вышел низкорослый татарин, в котором Юрий узнал Ба-сыра, виденного и в златоверхом тереме, и на ордынском посольском дворе.

— Будь здоров, Юрий Дмитрич! — сказал связник с чистым московским выговором. И, смеясь, присовокупил: — Ай, твой брат не поверил письму, которое я привез. Послал узнавать, куда идут наши тьмы.

Юрий возразил:

— Нет, Басыр. Письму не поверил я. Показалось неумным со стороны великого темника вдругорядь воевать с Витовтом. Пусть даже после победы на Ворскле. Одоление часто соседствует с поражением. Вот я и попросил дозволения у государя-брата проверить, прав или нет.

Старый знакомец откинул полу шатра:

— Гостевай, Юрий Дмитрич!

Однако сам не вошел.

В просторном шатре на подушках, сложив ноги кренделем, сидел за низким столом сухонький старик. Одно писало [74] На папирусе писали особым писалом в виде палочки или кисти. за ухом, другое в руке. Его он поминутно макал в глиняную чернильницу и вводил на пергаменте вязью узорчатые азиатские письмена. Видно, большой ученый.

— Садись, Георгий, — деловито предложил он, не поднимая глаз.

Малое время прошло в молчании. Потом старик вскинул взор на русского князя и широко осклабился.

— Как у вас говорят? «Молодо-зелено»? Молод ты еще, Дмитрич, узнавать мои мысли. Сам Булат-Салтан их не знает.

Юрий, выждав в свою очередь говорить, откашлялся.

— Государь знает только то, что тобой позволено ему знать. А относительно молодости одно скажу: отец был младше меня, когда одолел Мамая.

Старик гневно вскочил:

— Сравниваешь Эдигея с Мамаем?

Страшно было думать, во что мог вылиться гнев. Юрий понял: оправдания лишь усугубят его. В шатре воцарилось тягостное молчание. Зловещую тишину прервал заглянувший Басыр:

— Все готово, великий!

Эдигей оживился, просветлел:

— Сопроводи меня, Дмитрич. Пришел час наказать предателя. Я должен это видеть. Не хочу оставлять тебя одного.

Юрий наклонил голову:

— Долг гостя повиноваться хозяину.

От шатра шли в окружении телохранителей, подобранных по росту и крепости. Путь был короток. Поднялись на рундук, покрытый кошмой. Перед ним — пустое пространство, ограниченное сидящими воинами. Темник посадил гостя рядом с собой на сайгачной шкуре. По сторонам расселись военачальники. Лицо одного из них показалось знакомым. Напряг память: Каверга! Ужели Каверга? Ясно представил их единственную встречу в Москве. Вновь увидел богатыря: рост под дверной косяк, лик бел, смоль волос кудрява. Да, бывший воин Мамаев, потом сотник Темир-Аксака, теперь полководец Эдигея.